Молодой Бояркин - Александр Гордеев

Войдя в двенадцать часов ночи в квартиру, он включил свет и долго смотрел в зеркало

у двери. "Кот, – подумал он о себе, – этого подлеца надо самого гнать на перевоспитание.

Желательно толстым батогом и впереди всех". Не снимая плаща, он сел на диван и вытянул

ноги на стул. Чего он искал сегодня, что воображал о себе? Для чего врал и менял маски? И

ведь это всякий раз случалось как бы не намеренно. "Сегодня я был разным со всеми только

потому, что боялся быть таким, какой я есть, – подумал он. – Я просто пока еще не личность,

потому и выпендриваюсь". Он взял тетрадку, исписанную утром и перечитал; все было

поверхностно и малозначительно. Бояркин швырнул тетрадку на окно и начал стелить

постель.

Утром он долго сидел зевал, скреб в голове, думал. Потом нашел другую, чистую,

тетрадку, подсел к окну и принялся медленно переписывать свою работу, выбрасывая все

лишнее. Работа сократилась почти в три раза, приняв более или менее законченный вид.

"Размышления о педагогике

Я рабочий. Пять лет назад я окончил школу. Учился в ГПТУ и служил в армии. Таким

образом, в ближайшем прошлом я был самым типичным объектом, подверженным

педагогическому воздействию. Сразу после школы я сделал одно банальное и очень грустное

для меня открытие, что, оказывается, все разнообразие школьных предметов служило для

всестороннего объяснения окружающего мира. Чем же тогда было для меня учение в то

время, когда я учился? Оно было некой обязательной нагрузкой, смысла которой я не видел.

Мир же я пытался объяснить и расширить по-своему, словно бы в какой-то иной сфере, чем

та, в которой находится школьное учение. Параграфы, правила, главы, химические или

физические законы почему-то очень мало обогащали этот мой мир. Если у меня и возникал

интерес к какой-то теме или к какому-то предмету, то даже этот интерес не совпадал с моими

попытками как-то сформировать мировоззрение. Могу уверенно сказать, что то же самое

происходило почти со всеми моими одноклассниками. Почему так? Попытаемся взглянуть на

педагогику принципиально.

Итак, главное, "идеальное" предназначение педагогики состоит в том, чтобы помогать

человеку быть счастливым, то есть помогать быть таким человеком, который ощущал бы мир

вокруг себя как гармонию, который бы и сам представлял собой как бы малую проекцию

всей мировой гармонии. Нормой жизни современного человека становится непрерывное

творческое самосовершенствование, поэтому школа должна стать своеобразным

первоначальным тренингом. Исходить же нужно из того, что у каждого человека существует

своя первоначальная естественная, данная ему индивидуально, как отпечатки пальцев, логика

познания, своя логика перехода от одного, усвоенного, к другому, еще не известному. В

любом ребенке она включается сама собой, когда он начинает надоедать своими "почему?"

Именно в этот момент образование и должно быть мягко, незаметно подключено к этому его

естественному стремлению, а в дальнейшем снабжать именно той пищей, которая нужна.

Для обеспечения этого образовательного процесса необходимо принципиальное изменение

школьной программы. Все сегодняшние компоненты школьного обучения и воспитания

необходимо приготовить примерно по такому рецепту: в один большой чан свалить и

математику, и химию, физику, и литературу, и биологию, и астрономию – в общем, все.

Приплюсовать к этому все науки, которые пока еще не изучаются в школе, приправить эту

смесь всеми необходимыми лекциями, нотациями, наставлениями по правилам поведения,

бережному отношению к хлебу и так далее. Потом все это тщательно перемешать и дать

отстояться. Смесь расслоится, но это уже не будут пласты физики, химии или чего-то еще. В

каждом пласте будет, как говорится, всего понемногу, но зато это будет очень прочное,

объемное соединение. Весь курс школьного образования, таким образом, разделится на ряд

последовательных, отдельных, законченных кусков материала, усваивая которые ученики

будут гармонично расширять свое представление о мире. Для подобного обучения

потребуется единый школьный учебник, разделенный на классные тома, а каждый урок,

возможно, будет проводить бригада преподавателей или один специально подготовленный

преподаватель.

Этот способ преподавания подразумевает и естественное, как бы "невольное"

воспитание. Гармоничное осознание мира имеет и прямой нравственный эффект, потому что

неизбежно рождает потребность увидеть в этой осознанной гармонии свое место. А что это,

как не высоконравственная потребность?

Идеальное же образование будет возможным при существовании индивидуального

дифференцированного учебника для каждого ученика. Этим, наверное, займется специальная

машина, обладающая суммой знаний о мире. В нее будет вводиться программа какого-либо

ученика: его природные задатки, информация об особенностях памяти, нервной системы и

так далее, а машина будет выдавать для него индивидуальную образовательную программу.

Понятно, что создание такой машины и таких программ потребует усилий многих

институтов, академии художеств, медицинской академии, консерватории, многих педагогов,

писателей, философов, психологов, кибернетиков и так далее. Но иначе нельзя. Сейчас, в

конце века, основная духовная и даже жизненно важная проблема человечества состоит в

осознании каждым человеком своего места и своей позиции на Земле и от педагогики тут

зависит очень многое…"

Далее у Бояркина шла детальная, конкретная разработка этих его главных положений,

предполагаемые подступы к "идеальному образованию".

Николай прочитал переписанное и, свернув тетрадь трубочкой, некоторое время сидел

раздумывая. Потом швырнул тетрадку на окно и стал собирать в рюкзак чистые рубашки,

теперь уже с коротким рукавом.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

В тот день, когда Бояркин вернулся в Плетневку, недельный срок, назначенный Дуней,

окончился. Они встретились вечером у старого стога за огородами. Николай соскучился, и,

когда Дуня пришла, он прижал ее к себе. Днем, когда Бояркин трясся в автобусе, стояла по-

настоящему летняя жара, и теперь ему показалось, что от Дуни пахло молоком, сухой пылью

и самим солнцем. Николай, сразу, словно внутренне распрямившись, зажил в сфере ее

излучения. О своих недавних городских телефонных страданиях он забыл. Казалось, это

было очень давно и как будто не с ним.

– Слушай-ка, Коля, помнишь, ты говорил про мой комплекс неполноценности? –

сказала Дуня. – Так как же мне от него избавиться, а? Я сейчас только об этом и думаю.

– А ведь я что-то твоей скованности больше не замечаю, – с удивлением сказал

Бояркин. – Может быть, ее и не было совсем. И комплекс твой мне, наверное, просто

почудился.

– Нет, не почудился, он существует. Это только с тобой я такая свободная – ты же мой

друг. Так что же мне делать?

– По-моему, самое трудное уже преодолено, потому что ты начала думать. Теперь

только думай и думай. А дневник ты ведешь?

– Да так… – сказала Дуня, смешавшись, – пишу, но не очень… Да еще боюсь – вдруг,

кто найдет.

– Ты