Избранное - Леонид Леонов

Мосальский. Я разрешаю им остаться. Займите место ближе, мадам. Вы тоже… (указав место Таланову) сюда! (Фёдору.) Имя и фамилия?

Фёдор. Я хочу курить.

Мосальский смотрит на Шпурре. Тот делает разрешительное движение пальцем. Держа одну папиросу за табак, Мосальский протягивает ее Фёдору.

И спичку.

Шпурре усмехнулся. Мосальский подносит спичку. Они смотрят в глаза друг другу. Огонь жжёт пальцы, но ненависть ещё сильнее. Мосальский отворачивается, когда падает свернувшийся уголёк спички.

Фаюнин (в величайшем оживлении). Видать, закоулистый господин!

Шпурре. Wer ist der Mann?[27]

Мосальский, Итак, кто вы?

Фёдор. Меня зовут Андрей. Фамилия моя — Колесников.

Общее движение, происходящее от одного гипноза знаменитого имени. Анна Николаевна подняла руку, точно хочет остановить в разбеге судьбу сына: «Нет, нет…» Шпурре вопросительно, всем туловищем, повернулся к ней, — она уже справилась с собою.

Записывайте, второй раз повторять не стану.

Мосальский (с сомнением). Это точно… ваша фамилия?

Фёдор. Думаете, что я хочу присвоить себе честь поболтаться за него на виселице? Это, пожалуй, слишком высокая честь для самозванца.

Мосальский (офицеру). Bitte, schreiben sie auf![28] (Фёдору.) Ваше звание, сословие, занятие?

Фёдор. Я русский. Защищаю родину.

Мосальский (смутясь). Я понимаю, но… нам нужно знать вашу последнюю должность.

Молчание.

Фаюнин. Разрешите пояснить. Председатель уездной советской власти.

Мосальский вполголоса диктует офицеру, который записывает.

Точно-с. Вот хоть и господина Таланова спросите. Им, как врачу, все жители известны.

Мосальский. Вы подтверждаете?

Таланов (не очень уверенно). Да… мы встречались на заседаниях.

Фаюнин. И мамашу спросите заодно.

Мосальский переводит глаза на Анну Николаевну.

Анна Николаевна (не отрывая глаз от Фёдора). Да. И хотя, мне кажется, десять лет прошло с последней встречи, я узнаю его. Я могу уйти?

Мосальский. Ещё минуточку, мадам.

Талановы сели.

Шпурре. Wieviel Mann hat er gehabt?[29]

Мосальский. Сколько людей состояло…

Фёдор. Я понял вопрос, офицер. Нас было пятеро.

Шпурре жмурится в усмешке.

Мосальский (почти вкрадчиво). А вы не ошибаетесь, господин Колесников?

Фёдор (в тон ему). Да нет, я в арифметике силён.

Все кратко посмеялись.

Мосальский. Но ваши люди действовали одновременно в десяти местах. Минимально мы считали вас за тридцать — сорок.

Фёдор. А это мы так хорошо работали, что вам показалось за сорок. (Сдержанно.) Погодите, когда их останется четверо, они померещатся вам за тысячу.

Фаюнин возмущенно подталкивает в бок Таланова, — какова, дескать, дерзость!

Мосальский (подавив в себе ярость). Если ты не перестанешь скалиться, потаскуха, я сам сдеру этот смех с твоей морды…

Фёдор (так же негромко и с потемневшими зрачками). Это твоя мама обучала тебя на чужбине русскому языку?

Шпурре бьёт кулаком по столу. Звон стакана о графин. От прежней элегантности Мосальского не остаётся и следа. Со словами: «Скорой смерти ищешь, дьявол?» он пружинно поднимается и, схватив пистолет за ствол, кидается к арестованному. Два солдата привычно, со спины, выпрямляют Фёдора. Нахмурив брови, Анна Николаевна безотрывно смотрит в лицо сына.

Фаюнин (вцепясь в локоть Мосальского). Только не здесь, Александр Митрофанович, ради Христа, миленький… не здесь! Тут же еда, вы мне всю обстановку забрызгаете. Там у нас тихий чуланчик есть… Александр Митрофанович!

Шпурре также показывает жестом, что делать это предпочтительнее там. Фёдора уводят.

Анна Николаевна. Если не уйти… то хоть отвернуться я могу, господин офицер? Я не люблю жандармских удовольствий.

Мосальский (смешавшись). Вы свободны. Благодарю вас, мадам.

Он спешит догнать ушедших.

Анна Николаевна. У меня закружилась голова. Проводи меня, Иван.

Она видит обронённый на полу платок Фёдора. Вот она стоит над ним. Она поднимает его. В его центре большое красное пятно… Она роняет платок обратно.

И тут кровь. Какая кровь над миром!..

Фаюнин любезно провожает Талановых до дверей. Анна Николаевна уходит первою.

Фаюнин. Железная у тебя старушка, доктор. Ты послабже будешь!

И враз притворил за ним дверь. Исподлобья поглядывая на телефон и внезапно меняя направления, Шпурре ходит по комнате. Он даже берёт трубку, свистит, стучит по ящику, как бы стремясь разбудить в нём голоса победы. Потом очень обеспокоенный Мосальский вводит мотоциклиста. Отдание чести. Из громадного штабного конверта Шпурре извлекает крохотную, в несколько слов, записку. Он вертит её в руках. Мосальский воровски заглянул через плечо. В его лице отразилась растерянность.

Шпурре. Verhör vertagen![30]

Уходит мотоциклист. Удаляются офицеры. Конвойный командир снимает караул: «Wegtreten, marsch»[31] Шпурре всё ещё смотрит в записку.

Фаюнин. Ай новости есть, милый человек?

Мосальский (торопливо застёгивая запонку на руке). Не пришлось бы тебе, Фаюнин, где-нибудь в канаве новоселье справлять. Плохо под Москвой.

Фаюнин (зловеще). Убегаете, значит… милый человек? А мы?

Уходит и Мосальский. Шпурре всё стоит. Фаюнин осторожно, чтоб разведать обстановку, подходит к нему с бокалом вина.

Не позволите винца… для поддержанья сил?

Точно не узнавая, Шпурре смотрит на него сверху вниз и вдруг хватает за плечи. Это разрядка бешенства. Оба бормочут что-то. Шпурре и Фаюнин, раскачивающийся в его лапах. Вино расплёскивается из бокала. Откинув градского голову в кресло и оглашая тишину одышкой, Шпурре покидает гостеприимного именинника. Фаюнин долго сидит зажмурясь: судьба Кокорышкина ещё витает над ним. Когда он открывает глаза, — в меховой куртке, надетой на одну руку, другая на перевязи, — перед ним стоит Колесников и с любопытством разглядывает его.

Колесников. Шею-то не повредил он тебе?

Фаюнин щурко смотрит на него.

Я бы и раньше зашёл, да вижу — ты с гостем управляешься… (И показал жестом.) Мешать не хотел.

Фаюнин (с ядом). В баню, что ль, собрался, сынок?

Колесников. Уходить мне пора. Засиделся в отцовском доме.

Фаюнин. Посиди со стариком напоследок… Фёдор Иваныч.

Колесников садится: задуманное предприятие стоит своих издержек.

Поближе сядь.

Колесников. Поймали, слыхать, злодея-то. Что ж не радуешься?

Фаюнин. Задумался я, Фёдор Иваныч… Как отступали красные-то, я эдак при обочинке стоял. Тишина, кашлянуть страшно. А они идут, идут… И не то зубы, знаешь, не то снег под лыжами поскрипывает. Тут соскочил ко мне паренёк один в шинелке, молоденький, обнял, дыханием обжёг… «Не горюй, говорит, дедушка. Русские вернутся. Русские всегда возвращаются…» (Поёжась.) Как полагаешь, сдержит своё слово паренёк?

Колесников. Тебе видней, Николай Сергеич. Не меня паренёк-то обнимал.

Фаюнин. И вспомнилось ещё: как зайдёшь, бывало, в дворницкую, к родителю твоему, — «запрягай, Петруха, рыженькую, а в пристяжку Гамаюна да Сербиянку возьми!» Вскинет он кафтанишко, кушаком опояшется, ровно пламенем… да как вдаримся с ним во льны, в самый ветер луговой… Э-эх!

Ничего не изменилось в позе Колесникова, равно и в лице Фаюнина, раскрывающего свои карты.

Мы Петра Колесникова не забижали. К праздникам обновки, малюточкам сластей. (Толкнув в колено.) Ай забыл фаюнинские прянички?