Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

У Юли были немытые волосы и припухшие пальцы. В лифте на незнакомого ей Пальчикова она почему-то взглянула мстительно, с чувством реванша. Пальчиков подозревал, что потом именно Юля как-то перед рассветом звонила по домофону в его квартиру. Это была целая серия издевательских, неотступных звонков. Он не брал трубку домофона, а Юля сладострастно продолжала натыкивать номер его квартиры, только его. Пальчикову казалось, что она не перепутала его квартиру со своей, что набирала намеренно его номер. Чтобы попасть в дом, ей достаточно было позвонить в любую квартиру, сразу в несколько квартир, но она раз за разом звонила ему. Ранее его квартиру, бывало, путали многочисленные таджики со съемной квартирой своих земляков, живущих справа от Пальчикова. Но таджики звонили коротко и робко и не позднее часа ночи. А здесь – на рассвете. И звонки такие злонамеренные, конфронтационные, захватнические. Что этой Юле было нужно? Почему она решила досаждать ему, незнакомому человеку, соседу своего сожителя?

Однажды Пальчиков проснулся от нового застенного голоса. Пальчиков отчетливо услышал всю фразу, хотя говорили, вероятно, негромко. Говорила женщина: «Слезы не идут. Звала потом ее всю ночь. Думала, что вот сейчас встанет и придет». Дальше Пальчиков не расслышал: встала ли, пришла? Неужели это опять о Юле говорили, от нее ждали, что встанет и придет? И кто эта новая женщина, и что случилось с Юлей?

Пальчиков думал о самоубийственной разобщенности современных горожан. Соседи жили отчужденно и не говорили друг с другом. Они уставали встречать одних и тех же примелькавшихся незнакомых людей, живущих у себя под боком. Как это тяжело – сталкиваться с людьми, которым ты ничем не обязан! Если ты ничем им не обязан, ты не обязан их видеть и слышать. Ты вправе не терпеть хоть кого-то в этой жизни – хотя бы незнакомых людей. Любезность, дескать, странна, подозрительна, не нужна.

Пальчиков видел, что и таджики, как соседи, научились вести себя по-русски. Хотя – не здороваясь, отворачиваясь, напряженно помалкивая – испытывали большую, чем русские соседи, неловкость. Сразу после очередного русского бунта, показанного по телевидению, мигранты-соседи проявляли почтительность, пропускали вперед в лифт. Оказавшись в чуждой среде, далеко от родины, молодой таджик чувствовал отчаяние как свободу. На сырой питерской улице он чувствовал себя в центре враждебного мироздания. Он иногда не мог, думал Пальчиков, уступить тебе дорогу, если ты сталкивался с ним лоб в лоб, не мог, хотя и помнил о благоразумии и уважительности, не мог, потому что из двух людей ему теперь было хуже, а тебе лучше. Терпеть должен тот, кому лучше.

Соседи, думал Пальчиков, не любят его, неулыбчивого и необходительного, не любят больше, чем таджиков. Не любят, что он хорошо одевается, а живет бирюком, без жены и без любовницы, ходит с портфелем, а машины не имеет. Не любила Пальчикова дворничиха Валя, которую в силу ее прямодушного мещанского нрава народ остерегался. Пальчиков же перестал с ней здороваться. Год он с ней здоровался чуть ли не льстиво, а она ему отвечала по привычке сквозь зубы. Перестал он с ней здороваться, когда она трижды не ответила на его приветствие. Сначала он подумал, что Валя не расслышала его «Здрасьте» или не захотела расслышать (может быть, он буркнул). На второе утро он поздоровался с Валей громче. Опять ответа не последовало. И на третье утро Валя промолчала. Пальчиков перестал с ней здороваться, вскоре Валя это заметила. Она стала поглядывать на него исподлобья с каким-то смешанным, слащаво-подобострастным и угрожающим любопытством. Кажется, она не связывала его неприветливость со своей неотзывчивостью. Кажется, она не помнила, что трижды не прореагировала на его обращение. Кажется, ей хотелось выставить Пальчикова неприятным человеком, невежей. Кажется, она думала (и теперь уже сплетничала на сей счет), что все странные умники, все одинокие мужики, все женоненавистники только выглядят культурными, а на самом деле – хамы. Не умеют перекинуться с соседями двумя словами. Он думал, что, если бы была жива его мать, она бы стала заискивать перед Валей, она бы стыдила сына и просила повиниться перед дворничихой. Мама бы говорила, что Валя – труженица, что она внуков поднимает, что она грязную работу для людей делает, что на ней мусоропровод. «Валя считает, что ты с ней не здороваешься, потому что она дворничиха, потому что от нее плохо пахнет». Пальчиков бы возразил матери: «Я не потому с Валей не здороваюсь, что от нее плохо пахнет. Я уважаю ее труд. Это она со мной не здоровается. Ей важно, чтобы каждый ей кланялся – ведь она в нашем мусоре копается, словно в нашей подноготной». Пальчиков удивлялся, что дворничиха Валя, по всей видимости, ни разу не застала его идущим с Дарьей. Хотя ничего удивительного в этом нет: шли они с Дарьей вдоль дома вместе лишь пару раз глубокой ночью.

И теперешний его дом, и прежний, где Пальчиков жил с Катей, как бы долго он в них ни обитал, не вызывали в нем чувства родного места. Это чувство осталось в детстве. Он думал, что надо продать квартиру и уехать в деревню; там, в деревне, деревенское пристанище, быть может, станет родным. Пальчиков помнил, что запахи жилища были хорошими, теплыми, вкусными, какими-то целомудренными, рождественскими лишь в квартире у тетки, у бабушки Сани, иногда в материнской квартире, когда там отсутствовал пьяный отец. Такой трогательный, чистый домашний запах теперь нарождался в квартире дочери.

Пальчиков думал, что, когда начнет продавать свою квартиру, нарвется и на черного риелтора. Однако сразу распознает в нем черного, улыбнется этому черному проницательно, и черный риелтор, усмехнувшись Пальчикову в ответ тоже понятливо, как равному, медоточиво ретируется. Пальчиков видел однажды черного риелтора по телевизору, плешивого, простецкого. Тот на следственном эксперименте рассказывал, как убивал своих несчастных клиентов. Он убивал их ударом кухонного молотка для отбивания мяса. Он то и дело вставлял в свою речь: «Все». Он боялся договаривать: «Все, конец! Конец не только убитым мною, конец и мне, конец жизни. Все!» Он рассказывал: «Я подошел к нему. Все. Ударил по голове. Все. Не дышит, не живой. Все».

Пальчиков помнил, как умер недавно пятидесятилетний одинокий мужчина. Он пригласил домой проститутку с сайта знакомств. Между ним и ею произошла ссора. Проститутка лукаво примирилась с одиноким. «Иди, – говорит проститутка, – залезай в ванну, сейчас и я приду, наполни ванну, чтобы нам согреться». Проститутка была из юных, из новых, горделивых, обидчивых и обиженных. Когда одинокий лег в ванну, она опустила в воду оголенный провод, воткнутый в электророзетку, провод от фена, который она срезала. Она