Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

Пальчиков вспомнил себя шестилетним у дома, где тогда он жил с матерью, отцом, старшим братом и бабушкой. Этот дом был заводским общежитием с длинным коридором. Он помнил в этом коридоре ящики, тазы и корыта, под которыми иногда прятался. От дома ему запрещалось отходить. Другие дети, мальчишки, говорили, что за домом чужая территория, там другие мальчишки могут побить. Еще пугали цыганами. Но цыган он почему-то не боялся. Он даже приближался к цыганкам и смотрел на них снизу вверх. Ему нравились их золотистые улыбки.

Пальчиков видел, что Катя думает о смерти правильно – рутинно. Она знает, что в рутине нет безобразного, что рутина в первую очередь соткана из того, о чем он талдычит как о закономерности и ясности, как о неслыханной теплоте и смелости. Она живет нежно, она с самого начала жила нежно. Как хороши ее скепсис и материализм! Иногда Катя трепещет, как он перед новогодним зеркалом. Но длится этот страх недолго. С ней опять – мужество предопределенности.

Во сне с Катей он вновь рассорился. Жили они в этом сне все еще в одной квартире. Только неизвестная эта квартира напоминала не жилое помещение, а офис – с кожаными диванами и белыми жалюзи. Из-за чего произошла размолвка, понять было невозможно. Двери всех комнат были нараспашку. Детей не было. Катя в смежной комнате-кухне выжимала апельсиновый сок. Делала она это монотонно, без устали. Пальчиков видел ее профиль. Апельсинов он не видел, только слышал их запах. У Кати получилось три двухлитровых банки с соком. Она куда-то их задвинула с глаз долой. Он сообразил, что долой с его глаз. В его сторону Катя не смотрела. Она не дулась. Она не любила выглядеть оскорбленной. Он догадался, что одну банку она приготовила для Никиты, одну для Лены, одну для себя. Пальчиков очень хотел пить апельсиновый сок.