Амелия - Генри Филдинг

– Возможно, что и так, – сказал доктор. – Пусть тогда подобные личности занимаются своим делом. Ведь невежественный человек если и пригоден к какой-нибудь цивильной должности, то самой низкой. Говоря начистоту, если вы, милорд, дружески относитесь к полковнику, то сделали бы благое дело, посоветовав ему оставить свои поползновения, в которых, я уверен, у него нет ни малейшей надежды на успех.

– Что ж, сударь, – отвечал милорд, – коль скоро вы решительно против нас, я отвечу вам с такой же откровенностью и скажу вам прямо, что ничем не могу помочь в вашем деле. Более того, самое лучшее, что я могу сделать, это никому о вашей просьбе не заикаться: ведь если я назову имя вашего офицера и скажу, что вы за него просили, то после всех ваших заявлений он, возможно, не получит никакого места до конца своих дней.

– А разве его собственные достоинства, милорд, не являются наилучшей рекомендацией? – воскликнул доктор.

– Помилуйте, дорогой мой, дорогой мой друг, – протянул милорд, – ну какие там могут быть особые достоинства у младшего офицера?

– Без сомнения, милорд, те самые достоинства, которые должны служить ему рекомендацией на должность младшего офицера. И как раз эти самые достоинства дадут ему в дальнейшем право служить своей стране в более высоком звании. И можете мне поверить, у этого молодого человека не только хорошее сердце, но и хорошая голова. А те, кто понимает в этом деле, говорили мне, что для своих лет он отличный офицер.

– Весьма возможно, – согласился милорд, – но ведь офицеров с точно такими же заслугами и не меньшими достоинствами, которым нечем прокормить себя и свою семью, хоть пруд пруди.

– К крайнему бесчестью для нашей нации, – перебил доктор, – и мне очень прискорбно, что об этом можно говорить, даже не погрешив против истины.

– Да и может ли это быть иначе? – возразил милорд. – Неужели вы думаете, что возможно обеспечить всех людей, имеющих какие-либо заслуги?

– Да, несомненно, и притом без особого труда.

– Каким же это образом, скажите на милость? Клянусь, мне будет очень интересно узнать.

– Единственным способом – не радеть о тех, у кого этих заслуг нет. Людей любого звания, имеющих заслуги, боюсь, не так уж много, чтобы мы принуждены были морить их голодом, если только вследствие нашего безнравственного попустительства свора проходимцев не будет пожирать их хлеб.

– Ну, все это чистейшая утопия, – возразил лорд, – химера в духе республики Платона, которой мы забавлялись в университете, политика, несовместимая с действительным состоянием человеческих дел.

– Но ведь мы же с вами читали, милорд, – настаивал доктор, – о государствах, в которых подобные учения были осуществлены на практике. Какого вы, например, мнения о римской республике в первые века, о Спарте и даже об Афинах в некоторые периоды ее истории?

– А такого, доктор, – воскликнул милорд, – что все эти представления уже устарели и давно опровергнуты. Пытаться применить принципы управления, почерпнутые из греческой и римской истории, к нашей нации нелепо и невозможно. Но если уж вам так угодно равняться на римские образцы, обратитесь тогда к тому периоду республики, который более всего схож с нашим временем. Неужели вам неизвестно, доктор, что более развращенной нации, чем наша, на земле еще не бывало? Так неужели же вы намерены управлять таким народом, руководствуясь строгими принципами честности и добродетели?[351]

– Что ж, если народ так развращен, – ответил священник, – то сейчас, я думаю, самое время исправить его, в противном случае британскую свободу постигнет та же самая участь что и римскую; ведь гниение организма политического так же естественно ведет к его гибели, как и гниение организма естественного.

– Благодарю вас за такое уподобление, – произнес милорд. – Поскольку природному организму, как вы, наверно, согласитесь, свойственны период молодости, период зрелости и период старости, то, когда наступает этот последний, тщетны были бы любые ухищрения, дабы возвратить ему молодость или мощь зрелости. Точно такие же периоды свойственны любому крупному государству. В период своей молодсти с помощью ремесел и войн оно достигает процветания и могущества. Некоторое время государство наслаждается этим и благоденствует, и тогда о нем можно сказать, что оно достигло периода своей зрелости, пожиная внутри все преимущества и блага мира и устрашая внешних врагов угрозой войны. Но в конце концов именно это процветание развращает нравы и тогда наступает период старости. Добродетель и ученость, искусство и трудолюбие приходят постепенно в упадок. Народ погрязает в праздности, роскоши и пороках. Он охвачен разложением внутри страны и вызывает презрение за ее пределами, он пребывает в столь жалком и мучительном состоянии, что напоминает одряхлевшего человека, вступившего в последний период своей жизни и равнодушно взирающего на приближающуюся кончину.

– Что и говорить, картина печальная, – воскликнул доктор, – и если ее последняя часть может быть уподоблена нашему теперешнему положению, то одна лишь религия, которая могла бы воспрепятствовать одряхлению государственного строя, должна удержать человека мыслящего от того, чтобы не наложить на себя руки вследствие столь безвыходных размышлений.

– С какой стати? – спросил пэр. – Зачем же накладывать на себя руки, доктор? Не сочли бы вы более разумным воспользоваться наилучшим из того, что может дать ваше время, и всем доступным для вас, коль скоро вы принадлежите к такой нации?

– А религия, выходит, должна быть отставлена за ненадобностью? – воскликнул доктор.

– Если я должен высказать свое собственное мнение, сударь, – ответил вельможа, – то вы знаете, что мой ответ будет отрицательным. Но ведь вам слишком известны дела мирские, и мне не надобно объяснять вам, что поведение политиков основывается отнюдь не на принципах религии.

– Весьма об этом сожалею, – заявил доктор, – но в таком случае я буду увещевать их во имя чести и порядочности; вот язык, на понимание которого они, я надеюсь, по крайней мере притязают. Так вот, отказать человеку в должности, которую он заслуживает, и отдать ее другому, который ее не заслуживает, это очевидная несправедливость и, следовательно, такой поступок несовместим ни с честью, ни с порядочностью. Однако это не только несправедливый поступок по отношению к данному человеку, но и по отношению к обществу, для блага которого, в первую очередь, и учреждаются все общественные должности, или обязаны учреждаться. Так вот, это благо никогда не может быть достигнуто вполне, иначе как при условии использования каждого соответственно его способностям. До тех пор, пока истинные заслуги остаются в небрежении в угоду чьим-либо пристрастиям или прихотям и людей назначают на должности, не обращая ни малейшего внимания на их способности и бескорыстие, положение дел в таком государстве всегда будет плачевным. Таким было, по свидетельству Ливия, положение в Капуе[352] незадолго до ее окончательной гибели, и последствия этого вам, милорд, прекрасно известны. Однако, такого рода несправедливость влечет за собой, милорд, еще одно бедствие, заключающееся в том, что она явно приводит к разрушению добродетели и одаренности народа, ибо лишает людей поддержки и поощрения, которые призваны содействовать духу соревнования и вызывать в людях стремление добиваться превосходства в каком-нибудь искусстве, науке или ремесле. Данное обстоятельство более других внушает к такой стране презрение ее соседей, ибо какое мнение может составиться в других государствах о ее правителях и будет ли внушать страх ее войско? И именно благодаря тому, что Оливер Кромвель[353] избегал этой ошибочной практики, репутация Англии достигла при нем высоты, какой она никогда еще не достигала. Я прибавлю еще только один довод, который основывается на самом узком и эгоистическом политическом соображении: подобная практика неизбежно порождает внутри страны всеобщее недовольство и ропот, поскольку люди способны терпеть предпочтение себе других лишь в том единственном случае, – когда признают соперников достойными награды. Вспомним слова одного из величайших людей, каких когда-либо рождала наша страна:[354]

Успех, добытый недостойным возвышения,Внушает тысяче достойных отвращение.

С какой ревнивой враждебностью должна любая нация взирать на то, как ее принуждают оказывать поддержку шайке людей, которая, как все прекрасно понимают, неспособна служить интересам государства и причиняет своей стране двойное зло: бездарности занимают должности, к которым непригодны, и заступают дорогу тем, кому они по плечу.

– Неужто вы в самом деле полагаете, – спросил вельможа, – что какой-нибудь министр мог бы удержаться у власти в этой стране, руководствуясь рекомендуемыми вами принципами? Вы полагаете, что ему удалось бы справиться с оппозицией, если бы он не угождал своим друзьям, назначая их на должности, зачастую вопреки своим желаниям и своему мнению?