Амелия - Генри Филдинг

– Неужели ее добродетель так уж неприступна? – спросил полковник, ухмыльнувшись.

– У ее добродетели самая надежная охрана на свете, – ответила миссис Джеймс, – горячая любовь к мужу.

– Да все это чистейшее притворство и обман, – воскликнул полковник. – Никогда не поверю, будто у нее так мало вкуса или утонченности, что она способна любить такого малого.

– Он и мне самой не очень-то нравится. Во всяком случае такой мужчина никак не мог бы прийтись мне по вкусу; но мне казалось, что все находят его красивым.

– Его… красивым! – воскликнул Джеймс. – Это с его-то носом, смахивающим на слоновий хобот, с плечами, как у грузчика, и ногами, как у носильщика портшеза? Да по виду он ничуть не похож на джентльмена; можно скорее подумать, что он всю жизнь ходил за плугом, а не служил офицером.

– Нет уж, вот с этим я не согласна, – возразила миссис Джеймс, – и считаю, что вы к нему пристрастны. По-моему, он достаточно воспитан. Справедливо, конечно, что он не слишком изящно сложен, но, каков бы он ни был, Амелия, я уверена, считает его самым красивым мужчиной на свете.

– Не могу этому поверить, – ответил ее супруг в раздражении, – надеюсь, однако, вы не откажетесь пригласить ее отобедать у нас завтра?

– Со всем удовольствием и сколько вам будет угодно. Однако и у меня есть к вам кое-какие просьбы. Во-первых, чтобы я не слышала больше об отъезде из Лондона, пока сама того не пожелаю.

– Так и быть! – воскликнул Джеймс.

– Кроме того, – продолжала миссис Джеймс, – в ближайшие два-три дня мне понадобится двести гиней.

– Что же, я и на это согласен, – ответил полковник.

– А когда я надумаю уехать из Лондона, то поеду в Тенбридж… я на этом настаиваю… а из Тенбриджа, пожалуй, съезжу еще в Бат… да, именно в Бат. И честно обещаю вам приложить все усилия, чтобы уговорить миссис Бут приехать к нам.

– Ну, на таких условиях, – ответил Джеймс, – обещаю вам, что вы поедете, куда вам только заблагорассудится. И, чтобы показать свою готовность щедро предупреждать ваши желания, обещаю, что как только я получу пять тысяч фунтов с одного из моих поместий, я дам вам еще двести фунтов сверх того, что вы просите.

Миссис Джеймс сделала реверанс в знак благодарности, а полковник пришел в такое приятное расположение духа, что изъявил желание поцеловать супругу. Та равнодушно подставила мужу щеку, а затем, обмахиваясь веером, сказала:

– Мистер Джеймс, я совсем забыла напомнить вам об одном обстоятельстве… вы, кажется, собирались выхлопотать для этого молодого человека должность в каком-нибудь полку, расположенном за границей. Так вот, если вы только прислушаетесь к моему мнению, этим, насколько я знаю, вы никак не осчастливите его жену; к тому же я твердо знаю, что она намерена поехать с ним. Однако, если вам удастся выхлопотать ему место в одном из полков, расположенных в Англии, она, я знаю, будет вам за это чрезвычайно признательна, когда же ему прикажут прибыть в полк, ей неизбежно придется с ним расстаться, а по-моему, Йоркшир или Шотландия, – это так же далеко, как обе Индии.

– Хорошо, я попытаюсь сделать все, что в моих силах, – ответил Джеймс, – но сейчас я не могу об этом хлопотать: ведь как раз в последние две недели я раздобыл два места с жалованьем по сто фунтов в год для двух своих лакеев.[349]

Раздавшийся в эту минуту громкий стук в дверь оповестил супругов о прибытии гостей; они поспешили придать лицу самое любезное выражение и, судя по их обращению друг с другом в тот вечер, человек посторонний мог бы заключить, что перед ним самая нежная супружеская пара на свете.

Глава 2

Дела политические

Прежде чем возвратиться к Бутам, расскажем сначала об одной беседе, в которой участвовал доктор Гаррисон.

Во время пребывания в деревне этому достойному человеку случилось как-то оказаться по соседству с поместьем знакомого ему вельможи, который, по его сведениям, пользовался в это время весьма значительным влиянием среди министров.

Поскольку доктор Гаррисон был хорошо известен вельможе, он воспользовался случаем нанести ему визит с целью заручиться его содействием бедняге Буту. В успехе доктор почти не сомневался; ведь одолжение, о котором он просил, было пустячным, а заслуги Бута, как считал Гаррисон, давали ему на это полное право.

Имя доктора довольно быстро обеспечило ему доступ к этому вельможе, который, разумеется, принял его весьма обходительно к учтиво – возможно не столько из особого почтения к духовному сану или личным достоинствам доктора, сколько из иных соображений, о которых читатель, по-видимому, вскоре догадается. После обмена многочисленными любезностями и непродолжительной беседы касательно различных предметов, доктор приступил к делу и сообщил вельможе, что пришел попросить его оказать содействие молодому джентльмену, который служил прежде в армии офицером, а теперь уволен в запас и перебивается на половинном жалованье.

– Я прошу вас всего лишь о том, милорд, – сказал он, – чтобы этот джентльмен мог быть опять допущен ad eundem.[350] Я убежден, вы воздадите мне должное и согласитесь, что я не стал бы просить за человека недостойного; молодой человек, о котором я говорю, имеет редкие заслуги. Он участвовал в осаде Гибралтара, где отличился храбростью и был дважды тяжело ранен, служа своей родине. Добавлю еще, что он терпит сейчас крайнюю нужду и что у него жена и дети, для прокормления которых нет никаких других средств; вы, может быть, еще более расположитесь в его пользу, если узнаете, что его жена, по моему мнению, одна из лучших и достойнейших представительниц своего пола.

– Что до последнего, дорогой доктор, – воскликнул вельможа, – я нисколько в этом не сомневаюсь. Разумеется, если я и окажу этому джентльмену какую-либо услугу, то только из уважения к вам. Увы, на нужду теперь ссылается множество людей и помочь им всем невозможно. Ну, а насчет личных заслуг младших офицеров, полагаю, мне нет нужды говорить вам, что их не очень-то принимают во внимание. Но коль скоро рекомендация исходит от вас, то пусть этот человек будет каким угодно, я убежден, что ваша просьба будет удовлетворена; сейчас в вашей власти, я не сомневаюсь, просить о куда большем одолжении.

– Я всецело полагаюсь в этом на вас, милорд, – ответил священник.

– Полноте, почтенный друг, – возразил милорд, – я не стану приписывать себе заслугу, которая так мало будет принадлежать мне. Вам следует полагаться на себя. Вышло как нельзя более удачно, что вы обратились со своей просьбой именно сейчас, когда в вашей власти оказать нам весьма значительную услугу.

– Что же именно, милорд, в моей власти? – воскликнул доктор.

– Вам, конечно, известно, с какими затруднениями сталкивается полковник Тромпингтон в связи с выборами на должность мэра в вашем городе; так вот, мне говорят, что этого будет очень нелегко добиться, если только вы не присоединитесь к нам. Словом, нам известно, что в вашей власти оказать такую услугу и склонить чашу весов в нашу сторону. Я сам на днях слышал ваше имя в этой связи, и я знаю, что вы могли бы получить взамен все, что угодно (конечно, в разумных пределах), если только употребите свое влияние нам на пользу.

– Неужто, милорд, вы всерьез просите меня оказать поддержку полковнику? – изумился доктор.

– Отчего же нет, – ответил милорд, – и почему вы в этом сомневаетесь?

– Да по многим причинам, – ответил священник. – Во-первых, как вашей милости, наверное, прекрасно известно, я старый знакомый и друг мистера Фейрфилда. А посему вы можете не сомневаться, что то небольшое влияние, которым я пользуюсь, я, конечно же, употреблю для его поддержки. Я, разумеется, не слишком-то вникаю в эти дела, поскольку считаю, что это не подобает моему сану. Однако в той мере, в какой я считаю приличным проявить свою заинтересованность, я буду, несомненно, на стороне мистера Фейрфилда. Конечно, я поступил бы так, даже если бы знал их обоих только понаслышке: один из них – сосед, владелец большого поместья, человек здравомыслящий и благоразумный, известный честностью и преданностью истинным интересам своей страны, а другой – человек здесь чужой, юнец, джентльмен удачи и, насколько я мог умозаключить из непродолжительной беседы с ним, полковник – человек весьма недалекий и совершеннейший невежда.

– Невежда, дорогой друг? – переспросил вельможа. – Позвольте, да ведь он обучался при дворах половины европейских государств.

– Возможно, что и так, милорд, – ответил священник, – но я всегда останусь в этом отношении педантом и буду считать неучем любого человека, не получившего никакого образования. На основании собственного опыта я берусь утверждать, что во всей английской пехоте едва ли сыщется рядовой, который был бы невежественнее этого самого полковника.

– Что ж, если вы имеете в виду латынь и греческий, – заметил милорд, – так ведь в армии в них нет особой надобности.