Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

В этот день не обошлось и без толики юмора. Четвертый доклад пришел из криминального отдела полиции Тардео. По крайней мере шесть змей оказались на свободе возле храма Махалакшми, но не было зафиксировано никаких укусов – то есть пока никаких. Дежурный отделения в Тардео сделал фотографии. Детектив Пател узнал широкую лестницу, ведущую к Махалакшми. Наверху, где маячил храм, был широкий павильон – прихожане покупали там кокосовые орехи и цветы для подношений; это было также место, где молящиеся оставляли свои сандалии и туфли. Но на фотографиях заместитель комиссара видел, что лестница, ведущая к храму, усыпана брошенными сандалиями и туфлями, что свидетельствовало о том, как паниковала толпа, только что промчавшаяся вверх или вниз по ступенькам. Обычно после беспорядков земля была покрыта сандалиями и туфлями – люди теряли их на бегу или наступали на пятки впереди бегущих.

На ступенях к храму, обычно заполненных людьми, – никого, у цветочных ларьков и магазинов с кокосами – ни души. Везде только брошенные сандалии и туфли! У подножия храмовой лестницы детектив Пател заметил высокие плетеные корзины для кобр; корзины были опрокинуты и предположительно пусты. Заклинатели змей сбежали со всеми остальными. Но куда делись кобры?

Вероятно, это была та еще сцена, представил заместитель комиссара. Бегущие и вопящие прихожане, уползающие змеи… Детектив Пател подумал, что у большинства кобр, принадлежащих заклинателям змей, не было никакого яда, хотя они все же могли укусить.

Головоломкой на фотографиях было то, что осталось за кадром. В чем состояло преступление? В том, что один заклинатель змей швырнул свою кобру в другого заклинателя? Или какой-нибудь турист споткнулся об одну из корзин с кобрами? Через секунду змеи оказались на свободе, еще через секунду прихожане, бросая обувь, пустились наутек. Но в чем заключалось преступление?

Заместитель комиссара Пател отправил отчет по змеям обратно в полицию Тардео. Пропавшие кобры были их проблемой. Скорее всего, змеи были неядовитыми, если они принадлежали заклинателем змей, – или, по крайней мере, ручными. Детектив знал, что полдюжины кобр в Махалакшми и вполовину не так опасны, как Рахул.

Фаррух вдохновляется в миссии

К иезуитам Святого Игнатия Фаррух доставил на удивление смирного миссионера. В монастыре Мартин Миллс проявил послушание хорошо обученной собаки – восхищавшая «потупленность взора» стала определяющей чертой его лица, он стал больше похож на монаха, чем обычный иезуит. Доктор не мог знать, что отец настоятель, отец Сесил и брат Габриэль ожидали увидеть шумливого клоуна в гавайской рубашке, так что Фаррух был разочарован чуть ли не благоговейной встречей схоласта. В своей неглаженой рубашке с Фэшн-стрит, не говоря уже о его истерзанном, поцарапанном лице и о концлагерной стрижке, новый миссионер производил сильное впечатление.

Доктор Дарувалла ни с того ни с сего задержался в миссии. Фаррух полагал, что у него будет возможность предупредить отца Джулиана насчет сумасшествия Мартина Миллса; но когда дело дошло до прямого вмешательства в будущее новичка, доктор смутился. Кроме того, оказалось, что невозможно остаться с отцом настоятелем наедине. Они прибыли как раз тогда, когда у учащихся закончился ланч. Отец Сесил и брат Габриэль – им, вместе взятым, было никак не меньше ста сорока пяти лет – спорили о том, кому нести чемодан схоласта, и это дало отцу Джулиану возможность показать Мартину обитель Святого Игнатия. Доктор Дурувалла последовал за ними.

После окончания колледжа Фаррух редко бывал здесь. С холодным любопытством он осмотрел в вестибюле списки выпускников. Окончившие индийский колледж получали аттестат о среднем образовании. В списке окончивших колледж в 1973 году прослеживался испанский след святого Игнатия – упоминание о смерти Пикассо; это, видимо, была идея брата Габриэля. Среди фотографий выпускников этого года была и фотография художника, как если бы Пикассо тоже сдал необходимые экзамены; и там были слова: СКОНЧАЛСЯ ПИКАССО. Выпуск 1975 года был отмечен 300-летием коронации Шиваджи; 1976-го – проведением в Монреале Олимпийских игр; а 1977-го – скорбью по поводу почивших Чарли Чаплина и Элвиса Пресли: они также были на фото среди выпускников. Этот сентиментальный ежегодник был полон религиозно-патриотического пыла. Центральное место в вестибюле занимала статуя Девы Марии размером выше человеческого роста, которая стояла на голове змия, держащего яблоко в пасти, как будто таким образом Дева перехитрила или переиначила Ветхий Завет. А над самим входом висели бок о бок два портрета, один – действующего папы римского, а другой – молодого Неру.

Охваченный ностальгией, но еще более уязвленный культурой, которая никогда ему не принадлежала, Фаррух чувствовал, как решимость покидает его. Зачем предупреждать отца настоятеля о Мартине Миллсе? Зачем пытаться предупредить кого-либо из них? Возможно, благодаря самому святому Игнатию Лойоле это духоподъемное место свидетельствовало о спасении, не говоря уже о смиренном инстинкте покаяния. Что же касается успеха иезуитов в Бомбее и в остальной части Индии, то Фаррух полагал, что индийский культ поклонения матери давал католикам определенное преимущество перед другими конфессиями. Культ Девы Марии был больше, что просто культ матери, разве не так? Даже в мужских учебных заведениях доминировали скульптурные изображения Богородицы.

В списках выпускников лишь изредка мелькали английские имена, однако для приема в колледж требовался сносный английский, и предполагалось, что каждый выпускник Святого Игнатия должен свободно владеть языком – на этом языке преподавались все предметы, и это был единственный язык, на котором полагалось выполнять письменные задания.

В столовой колледжа, во дворе, доктор Дарувалла увидел фотографию из недавней турпоездки младшеклассников – мальчики были в белых рубашках с темно-синими галстуками, темно-синих шортах и гетрах, на ногах черные туфли. Подпись к этому фото гласила: НАШИ ЮНИОРЫ, НАШИ РОСЛИКИ И НАШИ ПОЛУРОСЛИКИ, – что доктору Дарувалле не понравилось.

В медпункте на кровати лежал, скорчившись от боли в животе, мальчик, над ним на стене красовалась фотография гробницы Хаджи Али на фоне стандартного заката. Надпись, прилагавшаяся к этому закату, была столь же вопиюще нелогичной, как любое из давешних высказываний Мартина Миллса: «ЖИВЕШЬ ТОЛЬКО ОДИН РАЗ, НО, ЕСЛИ ЖИВЕШЬ ПРАВИЛЬНО, ОДНОГО РАЗА ДОСТАТОЧНО».

Направившись к музыкальной гостиной, доктор был поражен тем, насколько расстроено пианино, что, в сочетании с режущим слух пением бездарной учительницы музыки, сделало почти невозможным для доктора Даруваллы признать в этом завывании волынки заупокойную песню «Качай меня, прекрасная колесница». Некая мисс Тануджа преподавала здесь английский язык, и Фаррух услышал, как отец Джулиан объяснял Мартину Миллсу, что этот веками опробованный метод преподавания языка с помощью песен по-прежнему популярен среди детей младшего возраста. Поскольку лишь несколько младшеклассников добавляли что-то большее, чем меканье, к