Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

— Твоя сестра, Юнус, хорошая была девушка, поэтому я и взял ее в жены, — начал он. — Но сейчас она испортилась и не слушает меня, своего мужа… Так вот, но закону я могу отпустить Баджи на все четыре стороны, сказав только одно слово: развод!.. Верно я говорю, хаджи? — обратился он к Абдул-Фатаху.

— Муж может разойтись с женой по своему желанию и усмотрению, без объяснения причин, — монотонным речитативом ответил мулла Абдул-Фатах.

— Но я твою сестру уважаю, — продолжал Теймур, — и тебя я тоже уважаю, так как мы — бывшие соседи, а сейчас к тому же и свояки, и я не хочу выгонять Баджи на улицу. Не возьмешь ли ее к себе ты, ее брат? Ведь ты, я знаю, давно хочешь, чтобы сестра жила у тебя… И наш отец, Шамси, тоже не против этого. Верно я говорю, отец?

— Верно! — ответил Шамси с важностью. — Хотя Юнус и Баджи меня всегда оскорбляли, я зла не помню и люблю их, как родных детей. Пусть живут вместе, если хотят, ничего в этом дурного нет.

Шамси теперь было безразлично, где и как будет жить Баджи; вдобавок он знал, что теперь уж не он, а муж является ее господином, и что испрашивают его, Шамси, согласия лишь из приличия.

— Ну как, возьмешь ты к себе свою сестру? — переспросил Теймур Юнуса.

Юнус не верил своим ушам. Возьмет ли он к себе свою сестру? Не верилось, что после столь долгой и тщетной борьбы удача шла к нему в руки сама.

— Я не против… — сказал он, трепеща от ликования, но внешне сдержанно: удача была для него залетной птицей, и он, как птицу, боялся ее спугнуть.

«Сейчас или никогда», — решил Хабибулла и вслед за Теймуром заявил напрямик:

— Ты получишь, Юнус, свою сестру, однако лишь при условии, если перестанешь натравливать против меня рабочих, — сказал он, нагло глядя в глаза Юнусу.

«Так вот оно что!..» — понял Юнус и от неожиданности не сразу нашелся, что ответить.

— Неужели родная сестра тебе менее дорога, чем эта писанина в вашей газетке? — продолжал Хабибулла, ободренный молчанием Юнуса. — Неужели я предлагаю тебе что-то невыгодное или дурное? Ты получишь сестру только за то, что перестанешь против меня выступать! Наконец, разве свет клином сошелся на мне? Мало, что ли, есть других мусаватистов, которыми ваши рабочие недовольны? Про них и пиши!.. Подумай, Юнус, хорошенько!

Юнус вспомнил бледное, осунувшееся лицо Баджи, ее взгляд, лишенный обычной живости, ее горькую и унизительную жизнь с Теймуром, и цена эта в первый миг не показалась ему дорогой… Прекратить выступать против Хабибуллы? Так ли уж это много? Такая ли уж важная персона этот Хабибулла? Иное дело, если б от него, от Юнуса, потребовали, чтобы он вообще не участвовал в борьбе против мусаватистов — он бы такого обещания, разумеется, ни за что не дал! Но сейчас речь идет о том, чтоб не выступать против Хабибуллы, не больше. Он, Юнус, возместит это маленькое отступление — в самом деле, мало, что ли, есть других негодяев мусаватистов, против которых он будет бороться вдвое злее? Рабочее дело от этого, в сущности, не пострадает. Наконец, недалек тот день, когда и вовсе придется сменить перо на револьвер, лежащий под половицей. Тут-то можно будет себя проявить во всю силу! А пока… Черт с ним, в конце концов, с этим Хабибуллой!

Все ждали ответа.

— Еще сегодня ты успел бы последним поездом уехать вместе с сестрой на промыслы, — промолвил Хабибулла вкрадчиво, кивнув на часы: они показывали одиннадцать.

Все ждали ответа, ждала его с замиранием сердца и Баджи, сидя в спальне и прислушиваясь к голосам, долетавшим из комнаты для гостей. Неужели и сейчас не увезет ее брат к себе?..

Все ждали ответа, но ответом было только мерное тиканье часов. Какой-то внутренний голос мешал Юнусу согласиться, несмотря на все, казалось, убедительные доводы. И вдруг Юнус вспомнил слова Кафара:

«В борьбе против этих разбойников-мусаватистов пустяков нет! Мусаватистов надо бить всюду, и всегда, и чем попало!..» Как посмотрит он, Юнус, после такой сделки в глаза Кафару? Что скажет, придя в редакцию газеты? И как посмотрят на него Арам и Газанфар, когда вырвутся из тюрьмы?

— Ты, видно, хочешь, чтобы я взял от тебя взятку, подобно тому, как ты сам берешь от рабочих? — нахмурившись, произнес наконец Юнус.

— На ваш большевистский взгляд, я беру взятки, а на наш мусаватский я получаю пешкеш, подарки, — ответил Хабибулла. — Пешкеш — знак уважения со стороны рабочих ко мне лично и к партии «мусават», к которой я имею честь принадлежать! — добавил он высокопарно.

— Это тебя-то лично и партию «мусават» уважают рабочие? — усмехнувшись, переспросил Юнус. — Уж не тогда ли было тебе выказано уважение, когда ты едва унес ноги во время споров о присоединении промыслов к городу? Помнишь? Или тогда, когда рабочие едва не сбросили тебя с поезда? Или, может быть, ты почувствовал их уважение, когда бил фонтан, и ты, как хвост, вертелся позади Нури, и в твой фаэтон влепили ком грязи? Или, может быть, в нашей казарме, когда ты хотел сорвать стачку? Или, может быть, уважение слышится тебе в песенке, которую рабочие распевают на твой счет?

Отбивая такт пальцами по столу, Юнус спел частушку о свадебных деньгах Хабибуллы.

Хабибулла уловил на лицах присутствующих плохо сдерживаемые улыбки. Слезы досады сдавили ему горло.

— Таких соловьев надо держать в клетке! — сказал он жестко.

— Всех не пересажаешь! — ответил Юнус, тряхнув головой.

Хабибулла насупился: то же самое, увы, говорил полицмейстер.

Близилась полночь, но ничто не свидетельствовало о том, что план, придуманный Хабибуллой, осуществляется. Напротив, все говорило о том, что план этот проваливается.

Хабибулла озлился.

— Не обязательно всех сажать… — начал он и не договорил.

— Мальчик, видно, забыл, что отрубленная голова молчит! — подсказал Теймур, договаривая то, о чем не решился вслух сказать Хабибулла.

— О нет, об этом мы, рабочие, не забываем! — ответил Юнус презрительно.

— Кому не нравится у нас, пусть катится в свою Советскую Россию, а здесь — мусаватский Азербайджан! — вспыхнул Xабибулла.

— Может быть, и здесь скоро будет советская власть. Советский Азербайджан! — в свою очередь вспыхнул Юнус.

Хабибулла злобно сжал зубы.

— Я предлагал тебе мир… — процедил он. — А ты…

— Не может быть мира между мной и тобой! — прервал Юнус. — Не может быть мира между рабочим народом и вами! Неужели ты сам этого не понимаешь?

И Хабибулле стало ясно, что план, так ловко, казалось, придуманный им,