Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Куда ей идти?
Назад, в душный дом в кривом переулке старой Крепости, в услужение к Шамси, к Ана-ханум? Нет, к ним она не пойдет! В Черный город? Но тетя Мария с Сашей в Астрахани, в Советской России. На промыслы, к Розанне и Сато? Теймур сразу же кинется туда. К кому-нибудь из соседей? Но кто же осмелится ее приютить, зная нрав Теймура?
Куда же, куда ей идти?
Стоя так возле дома, в раздумье, Баджи вдруг увидела свет в окнах Ага-Шерифа — видно, хозяева только что вернулись домой. Как хорошо было б жить ей у этих добрых людей хотя бы в служанках! Но Баджи помнила угрозу Теймура расправиться с ними, если она только перешагнет их порог. Она постучала в окошко и отбежала в тень: увидеть этих хороших людей, быть может, в последний раз! В освещенном окне показался Ага-Шериф и рядом с ним Зийнет-ханум. Они долго всматривались в темноту, о чем-то говоря между собой, но не увидя никого, отошли от окна.
Баджи встрепенулась — надо было спешить: кони у Рамазана быстрые, в любую минуту мог вернуться Теймур.
Та песня не умерла!
Баджи была одна.
Целыми днями бродила она, бездомная, по улицам и по базарам в поисках крова, стараясь держаться подальше от тех мест, где могли ее встретить Теймур или кто-либо из семьи Шамси.
Она прижимала к груди свой заветный мешочек, но денег в нем уже не было. Не было в мешочке и браслетов, и бус, и колечек, продав которые можно было б купить хлеб.
Пришлось продать синюю шелковую чадру и алые туфельки с позолотой и заменить их серой грязной ветошью и стоптанными коши. Баджи сама того не заметила, как стала походить на нищенку.
Деньги от продажи чадры и туфелек быстро ушли, голод мучил Баджи, но ей было стыдно протягивать руку перед лавочниками и торговцами — такими, как Шамси; и еще — она знала, что в ответ на мольбу услышит бездушное «аллах подаст!», а аллах за ее грехи, надо думать, над ней не сжалится.
Впрочем, наталкивалась она и на добрых людей: какой-нибудь сердобольный ремесленник — сапожник, жестянщик, шапочник, — ютящийся в тесной нише дома, сам отламывал ей от своего куска хлеба, и голод Баджи тогда оказывался сильнее стыда.
Крова у Баджи не было, и она ночевала на верхних площадках лестниц богатых домов — там безопаснее и спокойнее, чем в любом другом месте.
Устав за день скитаний, она забывалась тяжелым сном и просыпалась лишь от пинка или брани, которыми награждал ее запоздалый, обычно подвыпивший жилец дома. Сила и право были сейчас не на ее стороне, но иногда в ответ на пинок или брань Баджи набрасывалась на обидчика так исступленно, «то тот, махнув рукой, спешил отойти. Случалось, ее прогоняли, и она в полусне, среди ночи, брела искать другое пристанище.
Трудной жизнью жила Баджи в эти дни, но больше всего ее мучила мысль о брате. Где он сейчас? Что с ним? Сколько раз она бывала к нему несправедлива. Чего бы только она не сделала сейчас, чтоб быть рядом с ним!..
«Тебя спасут наши…» — твердила Баджи про себя слова Юнуса, как заклинание, словно для того, чтоб слова эти осуществились.
Кто эти «наши»? Где они? За какими горами? За каким морем? Баджи не знала. Откуда ей было знать, что на промыслах и на заводах, на судах и в дальних горных селениях люди готовятся к штурму ненавистного царства «мусавата», что в эти дни бакинские большевики пишут Кирову: «Час победы, несмотря на сегодняшнее наше тягостное положение, близок!» Откуда ей было знать, что Красная Армия, добивая остатки деникинских банд, неуклонно движется на юг, на помощь рабочим и крестьянам Азербайджана, на помощь ей самой?..
Баджи старалась увидеть свет в окружавшей ее ночи, но ночь для нее еще была темна. Порой Баджи охватывал ужас: что, если брата нет в живых?.. И отвечала себе: она тоже не будет жить — обольет себя керосином и подожжет!
Она обольет себя керосином и подожжет… Но думая так в одно апрельское утро, Баджи вдруг заметила, что город необычно преображен. Было еще очень рано, но люди, оживленные и взволнованные, высыпали на улицу; с балконов, как в праздники, свешивались ковры, дома украсились алыми флагами, каких не видно было вот уже две зимы.
А вдоль мостовой бесконечной вереницей тянулись запыленные войска. Странная была у солдат форма — такой Баджи еще никогда не видела, и офицеры были не похожи на тех, каких Баджи встречала в последнее время. И тем не менее все они были ей чем-то знакомы, кого-то напоминали.
Кого?
И вдруг Баджи вспомнила тех, кто был на приморской Петровской площади — красноармейцев, Сашу! Баджи ахнула, задрожала: неужели они вернулись?
Медные трубы оркестра сверкнули на солнце, и когда оркестр поровнялся с Баджи, грянула музыка и зазвучала песня, которую Баджи не слышала с той поры, как ушли пароходы, увозя людей с площади — Сашу, тетю Марию, Мешади Азизбекова, красноармейцев.
Та песня не умерла!
Она всколыхнула в Баджи воспоминания; и все хорошее, доброе, что некогда видела. Баджи от этих люден и о чем как будто стала уже забывать среди людей иных, внезапно вспыхнуло в ее сознании. И Баджи ужаснулась своему желанию умереть — столь чуждым и странным оно показалось ей в это апрельское ясное утро под голубым родным небом и ярким солнцем, при звуках песни, которая живет.
Слезы счастья залили грязное, похудевшее лицо Баджи, но она не замечала их, все стояла и смотрела на людей, стройными колоннами шагавших по мостовой. Они вернулись!
(Конец первой книги о жизни Баджи)
Книга вторая
Мечты сбываются
Часть первая
Все меняется
С братом
С той темной ночи, когда Юнуса увезли, его держали в сыром подвале, били, томили голодом, жаждой. Жив он остался чудом: за несколько дней до падения власти мусаватистов Хабибулла, в страхе перед расплатой, приказал его освободить.
Много, много пришлось Баджи и Юнусу испытать с той темной, страшной ночи. Но вот алые флаги снова вьются над Баку, над всем Азербайджаном, брат и сестра встретились
