Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик

всем местам, известным и забытым, революционным и отсталым, ширится стремление узнать правду об СССР. Нам кажется несколько странным, что именно в то время, когда не проходит ни одного дня без нескольких собраний, посвященных Советскому Союзу, вы принимаете валом в свой санаторий людей, которые, возможно, и утомлены докладами об СССР, но не имеют ни малейшего желания отдыхать от своей работы и неоднократно были просто ошеломлены вашей заботливостью.

Вы, господин начальник, знаете, что огромный интерес к Советскому Союзу прямо зависит от условий, в которых живет чехословацкий пролетариат, что рабочие не только слушают, но также и учатся. А вы думаете, что этому воспрепятствуете, если посадите в тюрьму докладчика. О, святая простота! Правде об СССР уже не зажмете рта. Правда о Советском Союзе разрушает все ваши препятствия и учит, учит, и как учит!

Ваши старания напрасны, даже если вы делаете гораздо больше, чем ваш предшественник. Очень низким был уровень методов этого вашего предшественника. Вы носите фамилию Долейш, но это не обязывает вас стремиться еще более долу, катиться вниз, господин начальник полиции.

На скорую, иную встречу надеется.

100 000 килограммов под водой[83]

«Творба», 25 августа 1932 г.

Умный человек, у которого голова находится в добром согласии и контакте с органами пищеварения и который, следовательно, больше всего стремится к спокойствию, выразил бы сейчас свою точку зрения где-нибудь. в примечаниях или просто бы промолчал. Даже припертый к стене, он нашел бы, вероятно, себе лазейку. рассказав сказку, в которой гиены и волки выглядят барашками, несущими на своих четырех ногах бесконечные грехи человека. Но где найдешь в мире зверей такой звериный строй, в каком живем мы?

«У Подмокльской пристани было потоплено 100 000 килограммов зерна, которое испортилось от долгого лежания».

Такое газетное сообщение появилось на прошлой неделе. 100 000 килограммов хлеба выброшено в Лабу (Эльбу). Что касается количества, то это, конечно, ничтожная часть того, о чем сообщали телеграфные агентства Соединенных Штатов, Канады или Бразилии, где были сожжены миллионы тонн пшеницы, уничтожены в топках паровых котлов сотни тысяч тонн кофе, где миллионы тонн зерна были потоплены в море, на другом берегу которого умирают миллионы китайских крестьян и рабочих. Как неизмеримо ничтожны, по сравнению с этими миллионами, 100 000 килограммов зерна! Но слишком большие цифры, вероятно, скорее сокрушают, чем что-либо доказывают. Вероятно, они не так доступны для понимания и не всегда передают всю величину преступления. Вероятно, голодные глаза, в которые мы сами смотрим, говорят нам больше, чем громкие крики умирающего где-то вдалеке.

Атлантика далеко. Воды Лабы мы видим собственными глазами. До американских берегов от нас несколько дней пути. До Подмокльской пристани всего два часа езды. Страшно слышать далекие слова о голодной смерти. Но еще страшнее слушать, как урчит в голодном желудке твоего собеседника. Ты можешь не понять рассказов. Но ты не можешь не понять, если видишь сам, если ты сам, своими руками, взвешиваешь факты, если являешься их непосредственным свидетелем.

Здесь рассказываются факты одного дня – обрывки разговоров, собранные во время поездки по Праге в тот день, когда газеты сообщили о 100 000 килограммах зерна, выброшенных в Лабу.

По узкому руслу реки плывет баржа через границу к Гамбургу. Она опустошила свои трюмы, и течение реки рассевает теперь зерно, которое она везла, по дну Лабы. Зерно, которое никогда не взойдет. Потопленный клад, который никогда не будет выловлен

На одной из центральных пражских улиц стоит женщина с тремя детьми, один из них – у нее на руках. Есть какая-то жестокая ирония в том, что она стоит и просит милостыню под рекламой, извещающей, что в таком-то и таком-то ресторане можно получить дешевые и вкусные обеды от десяти крон и выше. Ни у нее, ни у мужа, ни у сестры нет работы. Муж получает «вспоможение» – десять крон в неделю.

По постановлению «социалистического» министра юстиции попрошайничество безработных сейчас официально разрешено, потому что тюрьмы не могут вме-стить всех голодающих, которых «сознательные» полицейские задерживали за «бродяжничество» и «попрошайничество».

«Добрые» люди на дверях своих квартир повесили таблицы: «Помогаем только местным нищим», как вешают обычно объявления: «Осторожно, злая собака!» Недавно эти люди твердили, что быть нищим – доходная профессия. Сейчас Прага переполнена людьми, которые просят на хлеб, на ночлег (или хотя бы просто окурок). Просят словами, руками, а более всего– глазами. Но кто посмотрит в глаза, которые так быстро опускаются вниз от стыда и погружаются в беспросветное отчаяние?

Просит глазами женщина с тремя детьми, один из них – у нее на руках. И нескольких монет, в десять геллеров каждая, которые она положит дома на ящик (стол уже продан), не хватит даже на то, чтобы накормить детей. Сегодня утром, когда она брела по пражским улицам на свое место, взгляд ее упал на продавца газет, и она заметила газетный заголовок: «100 000 килограммов зерна брошено в Лабу». Все время она думает об этом. Не может забыть. Сто тысяч килограммов под водой! Иметь бы хоть одну тысячную, хотя бы одну десятитысячную! Она не пошла бы сегодня утром сюда, к вывеске, предлагающей вкусные обеды, не раздражала бы сытых своим изможденным видом, не просила бы милостыню – вероятно, нашла бы где-нибудь кусок угля, – и на день, на два, на три вернулось бы время, когда муж работал, а она крутилась у плиты, полная заботливого внимания и торопливой ласки к детям, как твоя мать, читатель, о которой я считаю нужным напомнить тебе, если твое равнодушие к чужому горю сильнее горя десяти тысяч таких же женщин, у которых в водах Лабы погибло три дня жизни.

«Марженка, – наклоняется она к ребенку, – я испекла бы тебе…»

И плачет.

Всего лишь в нескольких шагах от нее ресторан дешевых и вкусных обедов от десяти крон и выше. Мужчина, который сейчас там сидит и доедает хорошо поджаренный rostbeaf ge sance Tartare, возмущен. Точка зрения его выражается кратко:

«Чего хотят эти люди? – удивленно спрашивает он, изобразив на лице страдальческую гримасу. – Выходит, они хотят, чтобы мы ели испорченную муку? Сгорело зерно, что же с ним делать? Выбросили его в Лабу. Правильно. Можно даже удивляться, что у людей осталось еще столько честности; и вот тебе раз – находятся газеты, которые недовольны. Видите ли, уничтожают продукты, а люди голодают! Что же, нужно было это зерно отдать безработным? А потом не оберешься крику: «Кормят безработных испорченным зерном!» Разве возможно им угодить? Всегда найдут какой-нибудь