Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

чем у Степана Кузовлева, дел на этом свете осталось, но я, как и он, понял, что время от времени итоги подводить надо. — Лозневой умолк, раздумывая, и вдруг, неожиданно наклонившись к другу, зашептал: — Тогда яснее видится: а так ли живешь? Вот был у меня дом, семья, и все это напрочь разломилось. От меня отлетела большая половина жизни. В семье, было все: и моя душевная твердость, и моя спокойная работа, и уверенность, как я буду жить завтра, и, наконец, оправдание, зачем и для чего я. А теперь ничего нет. Остался один и не знаю, что мне с собою делать… — Глянув на испуганное лицо Вадима, вдруг прервал свой шепот и уже другим тоном продолжал: — Если ты думаешь, что я замыслил что-то над собой, то напрасно.

— Это было бы верхом глупости.

— Да, согласен. Для нормального человека это не решение. И потому я не затем выжил в том аду, чтобы теперь самому порушить. Мне один человек в лагере сказал, что я долго буду жить. Ему можно верить. Перед смертью люди не врут. Так что за меня, Вадим, не бойся, хотя я и не знаю, что мне делать с моей второй половиной жизни, какая осталась при мне.

— У тебя двое детей, это твоя кровь и плоть, их еще на ноги надо ставить.

— Они, конечно, они… Без них было бы проще… Или трудней.

— Конечно, трудней. Без детей всегда трудней людям.

— Видишь ли, дорогой Вадим, я должен признаться тебе еще в одном своем горьком поражении, — Лозневой почувствовал противную сухость во рту. Он переждал боль, которая все чаще сжимала сердце. — Понимаешь, какая штука… Когда я уходил из дому и прощался с девчонками, открыл для себя страшную вещь. Дело в том, что Наташка и Верунья отвыкли от меня. Понимаешь, отвыкли. С этой идиотской работой я же месяцами не бывал дома. Вот и случилось… А со мной происходит то, чего никогда не было раньше: я стал скучать по Наташке и Верунье смертно.

Лозневой неожиданно замолчал, превозмогая себя. Он долго смотрел перед собою, и Вадиму показалось, что его друг, выключившись из разговора, забыл, где он и что с ним происходит.

— Произошла глупая сцена… — с трудом начал он наконец. Голос у него охрип, будто после долгого сна. — Не мог оторвать себя от девчонок, боялся, что заплачу. Подступило вот сюда, — и он потянулся рукой к шее, — не могу, и все… — Подбородок Лозневого смялся, ресницы часто-часто заморгали, и Вадиму показалось, что сейчас он на мгновение увидел на бледном, подрагивающем лице друга ту муку, которую тот пережил, уходя из дому.

— А девчонкам, знаешь, хоть бы хны. Сначала играли, прыгали, а когда их Рая позвала: папа уезжает, пришли равнодушные, даже немного недовольные, что их оторвали от игры. Смотрят на меня безразличными глазами, не прогоняют и не удерживают. Смотрят, как на знакомого дяденьку, который время от времени появляется в квартире… Знаешь, Вадим, этого я не могу простить себе…

— Преувеличиваешь. Говорю не для утешения, но преувеличиваешь. Дети, они все такие. Им наши переживания и терзания до лампочки. Они дети. Знаешь, как-то мы отправили нашего Вовку к деду в деревню. Вот такой же, как сейчас твоя младшая, был. Лет шесть-семь. Месяца через четыре, а то и больше, приезжаем за ним. Соскучились — страх. Оля моя прямо помирает. Со станции такси взяли, летим. Подкатили к дому, увидели Вовку, кинулись к нему, а он мимо нас да к машине: «Дядя, покатай!» Ольга в слезы: «Вова, сынок!» А ему не родителей, а машину подавай… Так что глаза их в таком возрасте еще ничего не значат. Вот будет лет двенадцать — тринадцать, тогда они начнут понимать, кто такой отец. А сейчас…

Лозневой слушал Вадима, но слова друга никак не могли пробиться к нему. Он сейчас был далеко-далеко, там, на его проклятом и родном Севере.

17

К этому дню готовились несколько месяцев. Не только потому, что переход через Ивдель был первым, но и потому, что здесь наконец должны были на практике проверить то, что несколько лет вынашивалось в институте — уложить на дно реки газопровод без протаскивания дюкера. Сегодня подводится черта под тем спором, какой вот уже почти три года вел Олег Иванович и в институте, и в главке. Для Лозневого все решено давно. Еще тогда, когда он доказал Сыромятникову техническую возможность такой укладки газопровода. Правда, потом он проверял все свои расчеты на газопроводе Бухара — Урал, но то уже было так, для душевного спокойствия.

Везде и всегда, чтобы проложить через реку трубопровод, протаскивают дюкер. Сваривают на берегу трубы в огромную плеть, испытывают их под большим давлением, потом изолируют, футеруют досками и навешивают на плеть чугунные грузы. Весит дюкер обычно сотни тонн. Всю эту махину трубоукладчики опускают в своеобразный канал, который прорывают к реке. На противоположном берегу в кильватерном порядке выстраивается добрый десяток тракторов-тягачей и тросами, перекинутыми через реку, тянут отрезок готового газопровода. Это и называется «протаскиванием дюкера». Когда дюкер пересекает реку, водолазы проверяют, как он лег в траншею. Если правильно, то замывают гидромониторами траншею, а если нет, то вытаскивают дюкер на берег и все начинают сначала.

Совсем по-другому решено было «переходить» Ивдель. По идее Олега Ивановича, на небольших и средних реках трубопроводы можно укладывать трубоукладчиками. Но все дело в том, как эти трубоукладчики «завести» в русло реки? Вот тут-то им пришлось с механиком Сухановым поломать головы.

Но теперь уже все было позади. Миронов, глядя на выстроившиеся в шеренгу трубоукладчики, говорил:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. В жизни бы тебе, Олег Иванович, не разрешили этой свадьбы, если бы не поджимали сроки.

Лозневой и Суханов молча улыбались. Они знали, что, окажись на стройке те полтора десятка болотных тракторов, какие нужны были для протаскивания дюкера, и действительно, в главке вряд ли так быстро согласились на их эксперимент.

И все же укладка газопровода в реку трубоукладчиками была настолько серьезным и ответственным делом, что на стройку пожаловали сам Сыромятников и эксперт из главка Калтахчан. Они на месте должны были дать свое заключение — возможен ли переход через Ивдель без протаскивания дюкера.

Грузный и, казалось, неуклюжий Сыромятников юрко сновал среди землеройных машин и торопливо говорил:

— Ну и наворочали, ну и наворочали…

И по его тону и выражению лица нельзя было понять, осуждает он или одобряет работу строителей и подводников.

За ним, как тень, ходил невысокий, щуплый Калтахчан.