Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

присела перед клеткой. Напряженное личико Веруньи тоже смягчилось. Вытянув свою тонкую шею, она смотрела то на отца, то на клетку и собиралась что-то сказать. Даже приоткрыла свой влажный ротик. Лозневой сбросил плащ и подхватил ее на руки. Вера прильнула к нему и прошептала:

— А мама не знает, что ты приехал, она в магазин пошла.

Олег Иванович вместе с дочерью присел перед клеткой и привлек рукою Наташу. Та попыталась высвободиться, но он придержал ее. Наташа затихла и тоже прижала к нему свою теплую головку.

Что-то стряслось с Лозневым. Слезы сдавили горло, стеснило грудь. Он прижимал к себе дочерей и, не узнавая свой охрипший голос, шептал:

— Ну как вы тут, как, мои родные, как…

Девчонки испуганно молчали, затих и он. А мысли метались: нервы ни к черту. Чуть что — глаза мокнут, и все. Видно, старость. Дальше будет еще хуже, и не к кому приклонить голову… Когда они вырастут? А вырастут, будут ли помнить, что у них есть отец?

Так они сидели несколько минут молча, прислушиваясь и привыкая друг к другу. Белка, распустив свой царственно красивый, пушистый хвост и склонив чуткие острые уши, отчаянно скакала в колесе. Лозневой наконец разжал руки и, отпустив дочерей, поднялся. Теперь он уже мог говорить.

— Рассказывайте, как вы здесь живете. Как учитесь?

— Живем, учимся, — как-то по-взрослому раздумчиво повторила Наташа его слова.

— А у Наташки была двойка по арифметике, — вдруг выпалила Вера и, увернувшись от занесенной над ней руки сестренки, стремглав побежала в комнату. За ней рванулась Наташа. Олегу Ивановичу пришлось мирить девчонок.

— Дневники мы посмотрим позже, а теперь давайте развязывать коробки и открывать мой чемодан.

Тут же все привезенные Лозневым подарки перекочевали в детскую. Сюда же перетащили клетку с белкой. Он сел на пол и стал смотреть на смешную возню дочерей и слушать музыку их легких перебранок, милый детский лепет, от которого он уже стал отвыкать там, на Севере, и без которого его жизнь теперь теряла смысл. Как же он мог себя лишить всего этого? Почему не понимал, не ценил…

Сквозь легкую кисею гардины внезапно ударило яркое солнце. В комнате стало так светло и уютно, что ему захотелось прилечь прямо вот здесь, на ковре. Он с наслаждением вытянул ноги и, полуоблокотившись на локти, смотрел на дочерей, боясь расплескать охватившую его тихую радость. И вся его жизнь там, на Севере, показалась сейчас такой далекой и ненастоящей, что он удивился, зачем так долго был там. А был он так долго, что уже стал забывать и ценить вкус домашней семейной жизни — жизни нормальной, настоящей, человеческой…

Олег Иванович не слышал, как вошла Рая. Он сидел посреди комнаты на ковре, а вокруг него суетливо бегали девчонки, показывая ему свои наряды. Вдруг он поднял глаза и увидел в проеме двери Раю, в ее светлом пальто, белой шапочке и легком голубом шарфике. Лицо изумленное и чуть-чуть растерянное, какое бывает у человека, случайно попавшего в чужую комнату.

— Приехал, — тихо выдохнула она, когда он взял у нее тяжелую сумку.

— Приехал…

Она была все такой же красивой и желанной, и Лозневой едва удерживался, чтобы не обнять ее. Рая на мгновение приблизилась к нему и тут же отстранилась, видно, тоже подавив в себе первое желание.

— Ну здравствуй.

— Здравствуй, — безвольно подала руку Рая. — Когда прилетел?

— Сегодня.

— Обедал?

— Я сыт.

— Ладно. Чай поставлю…

Она машинально задавала вопросы, а сама думала о чем-то другом. Потом Рая стала снимать пальто. Он хотел помочь ей, но она легко отвела его руку. Лозневой постоял и пошел с сумкой на кухню.

Дети остались в комнате. Им сейчас не нужны родители. У них столько новых игрушек. Лозневой стал привычно выкладывать содержимое сумки. Он это делал всегда, если был дома. Еще на пороге брал у Раи сумку, нес на кухню и выкладывал продукты на стол и рассовывал их в холодильнике. Сейчас он сделал то же. Опорожнив сумку, вытряхнул ее над мусорным ведром и повесил на гвоздик за дверью. Так было всегда в этом доме, и ему на минуту показалось, что ничего не изменилось. За стеклянной кухонной дверью галдят и бегают девчонки. Рая сейчас разденется, накинет халатик, мягко войдет в домашних туфлях на кухню и начнет рассказывать, как ей удалось удачно купить мясо «…с сахарной костью и мякотное. Будет наваристый суп и жаркое…».

Он стоял, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Рая не шла. Видно, решает, как ей поступить. Он напугал ее своим приездом. Хотя и знала, что приедет, а испугалась. Лица на ней не было. Наверное, и сейчас не может прийти в себя.

Лозневой тихо вышел из кухни. Рая была в детской. Девчонки показывали ей белку. С ее лица уже сошли испуг и растерянность, но она все так же чутко насторожена. Видно, Рая еще не решила, как ей поступить. Но по тому, как она посмотрела на него — отчужденно и холодно, а потом ушла на кухню не переодевшись (а она всегда подходила к плите в халате), Лозневой понял: зря он еще на что-то надеется — для него в этом доме все переменилось. Собственно, он и не ожидал ничего другого, и все же где-то в самых далеких и глухих тайниках его подкорки вспыхивало это «А вдруг!». У Раи уже давно все решено, и она только не знает, как начать разговор, а может, ждет, что начнет он, Олег, а она потом уже докончит его своим бесповоротным и, как она скажет, «выстраданным» решением.

Что ж, он поможет ей и сам начнет разговор. Ей ничего не придется объяснять, а главное, врать. Ведь она не любит этого делать, а если объяснять, то обязательно придется врать. Он не будет говорить ни о ней, ни о Леве. Все, что было и есть между ними, на их совести, он будет говорить о детях. Что делать с девчонками, как им дальше жить?

Пока Рая возилась на кухне, Лозневой распалял себя мыслями о ней и о Вишневском. Неужели он бывает здесь, в его доме? Ведь до сегодняшнего дня дом еще был его. Он пока не уходил отсюда и только сейчас уйдет! Еле сдержал себя, чтобы не спросить у девчонок, кто у них бывает дома. Даже рванулся к Наташе, а потом остановился, почувствовав, как вдруг весь покрылся испариной. Так уже было один раз с ним в тот вечер, когда он читал Раино письмо там, на Севере. Уже было ему так