Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

его экзамен на звание человека. Сам Вася вырос в другой семье, где и отец и мать постоянно сетовали на то, что им не удалось выучиться. Для них люди с высшим образованием были каким-то недосягаемым идеалом. Они верили, что одно это уже может не только материально обеспечить человека на всю жизнь, но и сделать его счастливым. Судя по рассказам, такими же были родители у Игоря и Стасика. Они, видимо, рассуждали так же, как и Васины. Уж коль им самим не удалось получить в жизни желанного, то дети должны иметь все. «Учись, сынок, и тебе не придется вот так, как нам». И этим все было сказано. Идеал настоящего человека был где-то там, за пределами их семьи, и к нему можно было пробиться только через институт, аспирантуру. Поэтому если Стасик, Игорь да и сам Вася говорили о своих планах, о своей работе, то обязательно связывали это с институтом. Ни Стасик, ни Игорь нигде и никогда не скрывали, что рабочий стаж им нужен в первую очередь для поступления в институт. Совсем по-другому смотрел на эти вещи Мишка. Он хотел быть рабочим, хорошим квалифицированным рабочим — и больше никем.

Когда Игорь или Стасик заводили разговор об институте, Грач или молчал, или говорил всегда одно и то же:

— Главное, братцы, утвердиться в звании рабочего. А институт что? В него все хотят.

И Грач стоял на своем.

Так что же случилось? Неужели не хватило пороху? Если уж у Грача не хватило, то что же тогда с других спрашивать…

Как-то, когда Мишка рассказывал о своем доме: об отце-профессоре, славном тихом человеке (своим студентам он говорит, что век ядерной физики проходит и начинается век биологии), и матери — учительнице музыки, Грач вдруг зашептал Васе на ухо:

— Мне, понимаешь, надо доказать всему нашему роду Грачей, а не только отцу, матери. Отец у меня хороший старикан. Он понимает, а все равно не верит. Думает, что эта блажь пройдет. Называет меня экстремистом-народником и ненормальным.

Мишка вдруг умолк. Он думал уже о чем-то своем, словно Васи и не было рядом. У него странная манера. После слов откровения он сразу умолкал, будто смалодушничал и ему вдруг стало стыдно. Признается в чем-то личном и тут же или раздосадованно отвернется, или смотрит на тебя зло, сердито, словно ты сам выклянчил его откровение.

Вася привык к странностям Грача. Когда Грач захватил в их великолепной четверке безраздельное лидерство, у Васи это не вызвало протеста. Грач умнее, смекалистее и сильнее других, поэтому и верховодит. Он знал больше, чем Вася. Не могли с ним состязаться и Стасик и Игорь — парни разбитные и смышленые. Они могли спорить с Грачом, если дело касалось техники, потому что еще в школе оба изучали трактор и автомобиль, но, когда дело касалось общих знаний по физике, биологии и особенно по истории и литературе, тут Грач подавлял.

То, что он знал, не раз думал Вася, не могла дать ни одна школа. Это можно было получить только в семье.

— Что ты спрятал — то потеряно, что ты отдал — то твое, — ронял фразу Грач, и Вася тут же спрашивал:

— Кто сказал?

— Я и Шота Руставели.

Грач сыпал афоризмами. В спорах с Макаровым он почти всегда заканчивал так:

— Ты, Арсентий, тупик эволюции человека.

Об одном начальнике, приехавшем из Главгаза на стройку, Грач сказал:

— Он обладает выдающимися способностями скрывать свою неспособность к руководящей работе.

Когда речь зашла о собственных автомобилях — любимой теме Макарова и Шубы, Грач изрек:

— Все знают, что автомобиль не приносит счастья, но каждый хочет убедиться в этом сам.

От этих воспоминаний пахнуло благостным теплом. Грач парень настоящий, его не переступишь. Он вдруг мог выдать такое, что сразу не придумаешь. Нужны годы жизни в семье острословов, чтобы это в тебя впиталось и стало второй твоей натурой. И все же Мишка был странным парнем. Он во что бы то ни стало стремился во всем иметь свое собственное мнение. Это приводило его к курьезам.

— Подвергай все сомнению, — говорил он Васе, — ничего на веру…

— Да зачем же я буду сомневаться в том, что день белый, а ночь черная? — возражал Вася.

— Сомневайся. От слепой веры все беды. Ты человек, ты должен мыслить, доходить до всего сам. — И он начинал горячо говорить о том, как люди за право мыслить шли на эшафот и костры инквизиции. Авиценна, Галилей, Улугбек, Джордано Бруно, Жоффруа.

— Я ничего не слышал о Жоффруа, — растерянно сказал Вася.

— О, это был великий француз. — И в глазах Грача блеснул тот запал, который так любил Вася. Мишка резко выдернул из-под люльки чемодан и выхватил из него тетрадь с записями. — Инквизиторы отрубили ему голову. Сволочи. — Мишка, полистав тетрадь, вдруг сосредоточенно умолк, потом сказал: — Вот. Жоффруа Балле. Казнен инквизицией 9 февраля 1574 года. Четыреста лет назад. Тогда он говорил: «Вера есть недостаточность знаний, ибо, где есть знания, там вера умерла и не может существовать». Заметь, это он говорил в самые мрачные годы средневековья. Тогда неверующих в бога не было. А тех, кто вдруг объявлялся, жгли. И он не побоялся. Своим палачам-инквизиторам он бросил в лицо: «Те, которые нам проповедуют веру и поддерживают в нас позицию «я верю», — нахалы и обманщики, потому что от мнений, принятых на веру, и происходят все беды, какие у нас были, есть и будут».

— Видал, как врезал, — заключил Игорь, — на четыреста лет вперед. Правильный мужик был.

Вспоминая эти разговоры, Вася подумал, какое же это счастье для него, что ему встретился этот парень. Нет, они не могут вот так взять и разойтись. Ведь недаром же у них была такая дружба. Вася и до сих пор был уверен, что такой не было ни у кого. Они, не задумываясь, могли сделать друг для друга все, хотя и не давали никаких клятв.

Грач часто доверял ему такое сокровенное, о чем ни со Стасиком, ни с Игорем, ни с кем другим говорить не мог. И все же он не остался с Васей, а ушел с ними. Почему?

«Это предательство! — В сотый раз Вася возвращался к мысли: — Если бы Грач улетел тогда с ним к Миронову, в тайгу, он бы со стыда сгорел только от того, что когда-то подумал о бегстве со стройки. Этого бы никогда с ним не случилось. Грач честный. Он может заблудиться, но никогда не сделает подлости. Если бы он поехал…»

Сегодня был трудный день. Но сейчас Вася,