Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

не жалею о тех решениях, которые принял. Я уверен, что и других людей в нашей стране будут точно так же подталкивать полицейским преследованием и различного рода административными действиями со стороны правительства последовать моему курсу».

Я перечислил множество случаев, когда мы обращались к правительству с жалобами на злоупотребления властей и когда все наши обращения были проигнорированы. Я описал нашу акцию по организации забастовки в 1961 году как последнюю меру после того, как правительство не проявило никакой готовности предпринять какие-либо шаги по удовлетворению наших требований либо по началу диалога с нами. Именно правительство спровоцировало насилие, применив силовые методы в ответ на наши ненасильственные акции. Я объяснил, что лишь из-за действий правительства мы заняли более агрессивную позицию. Я заявил, что мне выпала честь на протяжении всей моей политической карьеры вести борьбу бок о бок с теми коллегами, чьи способности и чей вклад в дело освобождения народа были гораздо значимее, чем мои. Многие из них заплатили за свои убеждения высокую цену, и еще многим предстоит сделать это.

Перед вынесением приговора я сообщил суду, что, каким бы он ни был, он никак не сможет изменить мою преданность делу освободительной борьбы:

«Я не верю, Ваша честь, что этот суд, назначая мне наказание за те преступления, которые мне вменяются в вину, должен исходить из убеждения, что наказания способны удержать людей от того курса, который они считают правильным. История показывает, что наказания не останавливают людей, у которых пробудилась совесть, и они вряд ли способны удержать моих коллег, с которыми я раньше сотрудничал, от продолжения освободительной деятельности.

Я готов понести наказание, хотя и знаю, насколько тяжело приходится африканцу в тюрьмах этой страны. Мне приходилось бывать в этих тюрьмах, и я знаю, насколько велика в них дискриминация. Даже за тюремными стенами обращение с африканскими заключенными намного хуже, чем с белыми. Тем не менее эти соображения не могут сбить меня с того пути, который я выбрал, и поколебать моих коллег. Ибо для людей свобода в их собственной стране – это вершина их чаяний, и в необходимости борьбы за эту цель убежденных борцов ничто не может поколебать. Сильнее, чем мой страх перед ужасными тюремными условиями, в которых я окажусь, является моя ненависть к тем ужасным условиям, в которых оказался мой народ за пределами тюремных стен на территории всей нашей страны…

Какой бы приговор, Ваша честь, этот суд ни счел нужным вынести мне за преступления, которые мне вменяются в вину, можно быть уверенным в том, что, когда я отбуду свое наказание, я буду по-прежнему движим своей совестью. Я буду по-прежнему движим своей неприязнью к расовой дискриминации в отношении моего народа, чтобы, выйдя из тюрьмы, продолжить, насколько это будет возможно, борьбу против несправедливости, пока с ней не будет покончено раз и навсегда…

Я выполнил свой долг перед моим народом и Южной Африкой. Я не сомневаюсь, что потомки признают меня невиновным, а преступниками, которые должны предстать перед этим судом, – членов правительства Хендрика Фервурда».

Когда я закончил свое выступление, магистрат объявил десятиминутный перерыв для вынесения приговора. Прежде чем выйти из зала суда, я повернулся и посмотрел на присутствовавших. У меня не было никаких иллюзий по поводу предстоящего мне приговора. Ровно через десять минут магистрат в переполненном зале суда, в котором царило непередаваемое напряжение, огласил приговор: виновен и приговаривается к трем годам тюремного заключения за подстрекательство к забастовке и к двум годам тюремного заключения за выезд из страны без действительных проездных документов, итого пять лет тюремного заключения без возможности условно-досрочного освобождения. Это был суровый приговор, и в зале суда кто-то из присутствовавших заплакал. Когда члены суда стали уходить, я повернулся к галерке, поднял сжатый кулак и трижды прокричал клич Африканского национального конгресса: «Amandla!» После этого собравшиеся в зале суда начали петь наш прекрасный гимн: «Nkosi Sikelel’ iAfrika» («Боже, благослови Африку»). Когда меня уводили, люди пели и танцевали, а женщины причитали. Это заставило меня на какое-то время забыть о том, что я отправлялся в тюрьму, чтобы отбыть самый суровый приговор, вынесенный в Южной Африке за политическое преступление.

Мне разрешили коротко попрощаться с Винни, и на этот раз она не выглядела мрачной. Напротив, она была в приподнятом настроении и не пролила ни слезинки. Она казалась уверенной в себе, полной решимости поддержать меня, моим коллегой по освободительной борьбе. Когда меня увозили в полицейском фургоне, я все еще слышал, как люди снаружи пели: «Nkosi Sikelel’ iAfrika».

52

Тюрьма не только лишает вас свободы, она еще пытается отнять у вас вашу личность. В тюремных стенах все носят одну и ту же форму, едят одну и ту же пищу, живут по одному и тому же расписанию. Тюрьма, по существу, представляет собой авторитарное государство, которое всеми имеющимися силами и средствами борется с любыми проявлениями независимости или индивидуальности. Не только борцу за свободу, но и любому человеку, оказавшемуся в тюрьме, необходимо противостоять попыткам тюремных властей подавить его стремление к независимости и индивидуальности.

Из здания суда меня отвезли прямо в тюрьму «Претория Локал», мрачное чудовище из красного кирпича, которое уже было мне хорошо знакомо. Но теперь я выступал в статусе заключенного, осужденного по приговору суда, а не лица, находящегося в предварительном заключении в ожидании суда, и со мной обращались даже без того небольшого уважения, которое оказывается последнему. С меня сняли одежду, и полковник Джейкобс, наконец-то, смог завладеть моей леопардовой накидкой. Мне выдали стандартную тюремную форму для чернокожих африканцев: пару шорт, грубую рубашку цвета «хаки», холщовую куртку, носки, сандалии и матерчатую шапочку. Тюремные власти по уже заведенной практике выдают шорты только чернокожим африканцам, стремясь тем самым подчеркнуть, что воспринимают их в качестве «бо́ев».

Я сообщил своим тюремщикам, что ни при каких обстоятельствах не надену шорты, и предупредил, что готов обратиться по этому вопросу в суд с протестом. Позже, когда мне принесли на ужин жесткую холодную кашу с половинкой чайной ложки сахара, я отказался это есть. Полковник Джейкобс, поразмыслив, нашел выход из этого положения: он предложил мне носить длинные брюки и иметь собственный стол в том случае, если я соглашусь сидеть в одиночной камере. «Мы собирались поместить тебя с другими политическими заключенными, – сказал он мне, – но теперь тебе придется припухать одному, парень. Надеюсь, тебе это понравится». Я в ответ заверил его, что буду вполне согласен с одиночным заключением, если только смогу носить и есть то, что выберу по своему усмотрению.

Следующие несколько недель я провел в полной изоляции. Я не видел