Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

На Кунашире площадки перед домами и целые участки шоссе покрыты вместо гравия размолотой пемзой тепло-шоколадного цвета, а дорожки в поселках посыпаны белым ракушечником. Японские карточные домики снесены, новые, добротно-бревенчатые, обшиты толем, обиты рейками — защита от пронизывающих ветров. И всюду пестреют цветочные клумбы.

Летом на Курильских островах масса полевых цветов. Очень распространен ирис — желтый, синий, лиловый. Узкие его листья торчат пучками и у воды, и на самых сухих нагорьях. Красочны каменистые пляжи и скалистые обрывы, особенно ярки русла ручьев и речек, и опять на каждом шагу думается: художников бы сюда! Сколько необычного! Столько людей чудесных, колоритных!

Нина Зайцева нравится нам все больше. Она целиком погружена в комсомольские дела, входящие в жизнь островитян то борьбой за чистоту и красоту быта, то таким проявлением молодой энергии, как строительство Дома культуры «Океан» на Шикотане. Деятельна Нина и у себя дома. Она немножко командует своим молодым мужем Дмитрием, но в то же время с гордостью смотрит на него, подтянутого, буйноволосого, с открытым лицом. Она довольна тем, что трехлетняя дочка «вся в него», потому что себя, похожую на скромный полевой цветок, считает ничем не примечательной. Ее одолевают предвыборные дела в районе, но надо видеть, как по-хозяйски цепко она хлопочет о том, чтобы извлечь из нашего присутствия возможно большую пользу для южнокурильцев, организовать побольше интересных многолюдных встреч. Секретарь райкома партии Никулин тоже помогает нам получше познакомиться с островами. К счастью, очередной тайфун где-то вдруг замешкался и позволил нам совершить прогулку над Кунаширом на вертолете.

Обогнули с воздуха величавую сопку вулкана Менделеева. Красно-рыжая лента ручья тянется с его склонов, поросших внизу дремучей тайгой. Горы, на которых вырублены леса, покрыты коврами из карликового бамбучка, с темными пирамидками одиноких приземистых елок и редкими изуродованными лиственницами. В падях, где тепло держится устойчиво, даже маленький бамбучок становится похож на деревья, стоящие непролазной стеной. Могучие ели, высокие дубы, иногда полузадушенные буйно-зелеными лианами, и везде тот же фантастический сухостой, широко раскинувший мертвые, пустые руки.

Гоня зыбь по листьям бамбучка, стелющегося кругами от движения воздуха, вертолет опускается в нагорной долине. Идем по торфяной заросшей дороге, между пышными кустами кедрового стланика, большими пучками ириса, островками болотного белого багульника, напомнившего мне острым запахом своих темных листиков родные леса зейской тайги. Показалась разорванная пополам вершина сопки, перед нею на мертвой, обожженной, голокаменистой земле провалище, когда-то поглотившее вторую половину горы, и оттуда поднимаются клубы белого пара с запахом серы — кратер вулкана. Подходим ближе, перед нами в адской котловине открывается кипящее озеро, окруженное клубами пара.

Спускаемся вниз к воде по очень крутой мягкой осыпи, в туфли набивается комковатая, с желтизной крупа: легко загорающаяся порода с большой примесью серы. Здесь японцы вели добычу сырья для полукустарного серного заводика, находящегося поблизости. Шагаем по кромке «берега», повсюду пузырятся, шкворчат под ногами, как масло на сковороде, крохотные горячие роднички. В дальнем углу кратера дымит кем-то подожженная сера, и это еще усиливает фантастичность пейзажа. Вода в озере местами горячая, местами теплая, дно неровное, с глубинными провалами. Наши поэты, со своим мальчишеским устремлением ко всему необычному, немедленно полезли купаться и с удовольствием плескались в мутноватой воде, на которой плавали клочья грязноватой пены, пока капитан Андреев не скомандовал — на берег.

— Долго здесь находиться нельзя, — пояснил он. — Можно потерять сознание, если надышаться испарениями серы. Такое уже случалось здесь с геологами.

Идем обратно к вертолету. Обогнув невысокую сопку, спускаемся по отлогой дороге к очень красивому Горячему озеру, окруженному лесами и сопками. Вода в нем изумительно чиста и прозрачна, на дне виднеется белый, словно промытый, песок. Но это озеро, вопреки названию, холодное.

Взлетаем. Бамбучник, со своими растопыренными, остро рассеченными листьями, взметывается, словно сайра при вспышке красного света, буйно колышется под вертолетом, набирающим высоту, дрожмя дрожит на прочных стеблях. А мы уже далеко. Пересекаем остров. Опять внизу мохнатые горы. Опять белые буруны у подводных камней Кунаширского пролива, слепящий простор, чайки, солнце.

Посадку делаем на базе рыболовецкого колхоза-миллионера. Место называется Лагунное. Здесь колхозники проводят береговой лов кеты-серебрянки. Справа отвесные, с зубчатыми вершинами утесы, возле которых, широко распластав крылья, кружатся ястребы. На берегу большая палатка — балаган. Березовые веники висят на шестике. Повсюду сети, пахнет рыбой И морем. Вдоль полосы прибоя, как и везде, — навалы похожих на гниющее сено морских водорослей, Маленькая акула, напоминающая реактивный самолет, валяется на прибрежных камнях. И чего тут только нет на обточенных голышах: пластмассовые бутылки, прозрачные разноцветные пузыри, даже женские босоножки и мужские сандалии — всякий хлам, наносимый штормами с подернутого дымкой гористого острова Хоккайдо. Видно, японские жители не очень следят за чистотой на своем побережье — все валят в воду.

Сидим за столом, врытым в землю, на гладком стволе выброшенного когда-то океаном громадного дерева и просто на чурбаках, а рыбаки разливают в тарелки богато сваренную уху с большими кусками кеты и очень вкусной кетовой печени.

Принимает и угощает нас председатель колхоза Филимон Филимонович Семенюк.

— В один день с отцом родился, — серьезно поясняет он нам свое редкое имя.

По внешности он типичный сибиряк — рослый, угрюмоватый, симпатичный крепыш. Колхозное хозяйство держит в руках цепко. Кету ловят здесь неводом. Как и в Холмске, играет она в океанской, ленивой сейчас волне. За утесами справа речка, идущая в океан через большое Лагунное озеро. Туда и идет на нерест кета-серебрянка, которую ловят рыбаки Семенюка. И снова вспоминается Холмск, рыборазводный завод на реке Калининке и такой же крепыш — советский человек Тимофей Тимофеевич Кочетков (тоже, наверно, в один день с отцом родился и, во всяком случае, никаких претензий не имеет).

В Южно-Курильск возвращаемся на машинах «газиках». Дорога идет через береговые сопочки к озеру Лагунному — месту отдыха южнокурильцев. Вон оно показалось, большое, тихое, с песчаными берегами, со всех сторон обросшее лесом, обставленное обрывистыми скалами из серой пемзы. К нашему удивлению, «газики» въехали прямо в озеро и покатили под обрывами берега по воде, где мелкой, где поглубже, и так добрую половину Лагунного обогнули, как при поездке на Край света по речному руслу. Но тут из-за громадности водного пространства было даже страшновато. Через это озеро, плещась в прибрежных камнях (глубина Лагунного местами до семидесяти метров), идет на нерест кета, но пробирается она опять в речку, сбегающую в озеро с гор.

Крепко запомнилось еще одно возвращение в Южно-Курильск из поездки по острову. На этот раз колеса машин омывал океанский прилив: по твердому, гладкому, как асфальт, песку подкатывалась длинная волна, облизывала берег и уходила; уходила и вновь набегала бесконечным белым валом, обрушивалась и разливалась, играя кипящей пеной. Слева, в дымной вечерней голубизне, вставал синий конус гиганта Тяти, справа тянулась гряда полуострова с россыпью огней — одноэтажный Южно-Курильск взбирался на возвышенность.

Шумела волна, вновь и вновь круто вздымалась вдоль всего берега и опрокидывалась, уже смыв кучи оставленных отливом водорослей и широкие ремни морской капусты, коричнево-желтой, пахнущей йодом… Только что мы одолевали горные подъемы, освещенные зарей, спускались в темные под сопками пади, где было так глухо, так дремуче дико, и вот он — простор!

Машины катились по излучине береговой полосы вдоль белой каймы прибоя, а слева в голубой дымке, примкнув к плоской гряде полуострова, на которой раскинулся город, стоял синий-синий, загадочно молчавший вулкан. И вдруг показалось, что все это с детства знакомое, страшно родное, то ли во сне увиденное, то ли течением всей бродячей жизни предугаданное, и вместе с ощущением неповторимости этого вечера и какой-то подъемной грусти родилось волнующее предчувствие новых встреч и открытий, новых свершений в творчестве, возникла мысль о будущих книгах, раскрывающих мир и тебе и читателю.

Шумит океан, множа шорохи летящей в космосе родной планеты, и так просто в голубом сумраке надвигаются низкие желтые огни вновь открытого тобой города, и тонко рисуется в серовато-сиреневом небе контур затаившегося вулкана. Пусть он молчит долго-долго. Всегда!