Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

— Подготовляли меня дней семь: репетировали, чтобы говорила по писаному. Ну, буду я! — Она опять делает неподражаемый жест гибкой, сильной рукой, на круглом лице ее играет задумчиво-озорноватая улыбка. — Что на сердце лежало, то и высказала безо всякой бумажки. Ничего, хорошо прошло.

Конечно, хорошо, когда человек говорит от сердца, а сердце у Шуры Хан горячее, отзывчивое.

— Если бы мне хоть лет сорок было! — вздыхает она. — Тогда бы я… А то шестьдесят… Жалко уходить из коллектива. Но дать годовой план рыбы не просто: много работать нужно. И ногой! Ходить-то надо, да? Чтобы людям заработок обеспечивать. Все хотят жить радостно, красиво. Только надо понимать, в чем она, красота-то. Да? Вот я так довольна, что на Сахалин приехала. Это вам не буги-вуги. Хотя у нас и такое есть — пляши, пожалуйста! Многие еще думают, что тут место худое, мрачное — каторга же была царская, а царь, мол, не стал бы ссылать неугодных ему людей в хорошее место. И правда, не сослал бы. Но откуда ему было знать, что тут хорошо? Лишь бы от себя подальше. Да? Далеко, это точно! Без самолетов — край света. А теперь что такое край света? Это не у нас, а на Шикотане, на Курилах. Вот поедете, посмотрите. И на краю света хорошо: везде свой народ, советский!

Конечно, богата и красива сахалинская земля. Но самая большая красота ее — люди. Даже трудно сказать, кто тут лучше. Моряки? Нефтяники Северного Сахалина? Рыбаки и охотники — добытчики пушного зверя? Рабочие рыборазводных и консервных заводов. Коренные жители или отряды молодой гвардии — комсомола, добровольно едущие сюда, на «хорошее место» бывшей царской каторги? Все — лучше.

Трехпалубный «Тобольск», настоящий морской труженик, развозит грузы и пассажиров. Рейс десять дней: Владивосток — Корсаков на Южном Сахалине — Курильские острова и обратно.

Капитан Токарев, внешне немножко неуклюжий, спокойный, в этот рейс идет впервые. Он широкоплеч, светлые глаза по-монгольски приподняты к вискам. У него три сына-близнеца, которые все учатся в третьем классе. Старший механик — парторг Константин Петрович Буркин — оказался моим земляком с берегов Зеи. Этот очень статен и строен, с кудрявым, строго причесанным на пробор русым чубчиком. Даже наш поэт Дмитрий Ковалев, глянув в серо-голубые глаза стармеха, сказал от души, чуточку растерянно:

— Жалею, что я не девка! Первый раз в жизни жалею.

Из Корсакова на Кунашир, где находится город Южно-Курильск, мы отчалили в яркую голубень, но при очень сильном ветре.

Интересно наблюдать с борта теплохода, как величаво идут крутые синие валы, как они сталкиваются, и над вихрем белоснежных брызг, над зелено-голубыми провалами — водоворотами сверкают мгновенно вспыхивающие радуги. Красочен шторм на море в солнечную погоду!

Но море беспокоилось все пуще, ветер хлестал со страшной силой, и теплоход плавно переваливался с боку на бок. Однако жить можно было, да еще нам предстояла встреча с командой… Последнее обстоятельство заметно тревожило Буркина: нельзя упустить возможность поговорить с писателями, а в этот же день у комсомольцев запланирован диспут на ответственную тему — «Цель и смысл жизни». Мы помогли парторгу решить задачу, предложив объединить дискуссию и встречу, тем более что наши выступления тоже посвящены этой теме. Получилось очень интересно. Поначалу суховатые — по бумажке — выступления быстро сменились горячим живым спором, который разгорелся в настоящую баталию. О времени забыли, но вдруг среди матросов появилась внушительного вида женщина в поварском колпаке и белом халате и спросила добродушно-ворчливо:

— Вы сегодня думаете чай пить или нет?

В ответ грянул общий смех, а дискуссия пошла еще оживленнее: какой тут чай, когда речь идет о смысле жизни! И повариха, прислушавшись, сама замедлила у двери, привалясь к косяку.

В чем же он, этот смысл жизни? Каждый решал вопрос по-своему. Один собирался объехать весь шар земной. Другой стремился к науке, хотел получить высшее образование. Кстати, учились на теплоходе почти все: кто сдавал экзамены на аттестат зрелости, кто заканчивал техникум. Многие толковали о красоте, о том, что надо бороться за культуру быта. Говорили о семье, о дружбе и любви, о строительстве новой жизни в не обжитых еще местах, вроде легендарного города Солнечного в хабаровской тайге, где на поисках и добыче мягкого металла олова родились самые твердые сплавы человеческих характеров. Взбудоражило участников диспута, а некоторых отчего-то рассердило выступление пожилого беспартийного матроса, который похвалился, что он изучил и переменил на своем веку семь профессий и в любом месте ощущает себя нужным человеком.

Эта встреча с молодыми читателями во время шторма в Охотском море произвела на нас волнующее впечатление, заставила снова задуматься о том, оправданны ли слова «цель и смысл жизни» в нашей собственной практике. Для нас литературная работа — любимое дело. Но отвечает ли оно нам взаимностью? Как оно-то без нас? В чем наша нужность литературе?

После дискуссии мы долго стояли на корме, молча следили, как тянулся за теплоходом звездный путь — взбаламученный поток ярких в черноте искр. Это светился планктон. А теплоход шел да шел все так же, кланяясь косматым волнам…

В пасмурно-холодную ночь у Итурупа высаживали на рейде пассажиров. Темной громадой рисовался пустынный с моря остров, строгие конусы вулканов угадывались под навалом прилипших к ним облаков. Возле устья какой-то речки на низком берегу еле виднелись дома поселка, обозначенные редкими огоньками.

Железный понтон — баржа, пригнанная катером, долго не могла пришвартоваться к борту «Тобольска», высоко поднималась на волне к пассажирам, ожидавшим на приспущенном трапе, и сразу уходила, проваливаясь в глубину. Кто успевал, спрыгивал. Из рук в руки торопливо, но с расчетом передавали детей, чемоданы, даже кое-какую мебелишку. Сетка с почтой — посылками, опущенная краном, крепко ударилась о палубу раскачавшейся баржи, и все вывалилось беспорядочной грудой.

— Иногда приходится и людей выгружать сеткой, когда нет возможности спрыгнуть, — сказал бывалый матрос. — Но опасно: вот так поддаст, и увечья получаются. Руку или ногу сломать очень даже просто.

Да, мало приятного смотреть на такую выгрузку! Поэтому, когда катер благополучно оттащил нагруженную баржу, мы вздохнули с облегчением. О дальнейшей судьбе пассажиров мы не беспокоились, может быть, потому, что две колоритные личности вели себя так, как будто ничего особенного на рейде не происходило. Это были матрос, картинно стоявший на отчаянно болтавшемся катере, и рослая, как солдат, женщина в длинной, до полу, плащ-палатке и огненно-красном платке. Она прочно стояла на палубе баржи и, тоже ни за что не держась, голосисто перекликалась с прибывшими островитянами и пограничниками, проверявшими документы.

Уплывают в рыжий туман бешено ветреного утра гологористые берега Итурупа с мысом, похожим на лежащего льва. Выходит навстречу одинокий среди волн, будто только что вынырнувший вулкан. Курится он… Так вот почему «Курилы»! Ведь это же огненное тихоокеанское кольцо. Идем проливом Екатерины, но шторм не дал нам высадиться на Кунашире, в Южно-Курильске, и мы взяли курс на жемчужину Курил — остров Шикотан, где есть удобные бухты. Ветер доходил до десяти баллов, срывал космы с белогривых валов, с грохотом ударявших о борт «Тобольска», обдавал водой стоявших на палубе людей.

Шикотан выплыл из этого бело-сине-голубого хаоса затуманенной желтой грудой, и опять все обертывается сказкой: крутые, выветренные берега острова похожи на стадо рыжевато-серых слонов-исполинов, которые тесно сомкнутым строем, выставив могучие лбы, вошли в беснующуюся воду, а один на далеком мысу лежит с протянутым хоботом. Чудеса, да и только!

Ворота в бухту — массивные скалистые обрывы — подернуты блеклой зеленью, а на самой верховине белеют… березы, приземистые, скрюченные ураганами.

В большой бухте, защищенной от ветра гористыми берегами, полное затишье. На рейде много судов, у причалов пирса крутобокие сейнеры. На «Тобольске» идет суетня перед выгрузкой на баржу, а наши товарищи устремились ловить рыбу. Прямо с палубы опускают леску с блесной и сразу тащат расплющенную камбалу, зеленоватых красавцев окуней с широко растопыренными перьями, больших, похожих на камбалу палтусов, крупную навагу. Рыба как будто теснится в воде, ожидая возможности подняться наверх: зацепляется то боком, то жабрами, даже хвостом. Куда реже находятся чудаки, заглотнувшие голый крючок.

— Если бы так ловилась она в Подмосковье! — вздыхает кто-то.

Уже в сумерках сходим на баржу с борта гостеприимного «Тобольска», машем руками новым своим знакомцам. И вот мы на деревянной эстакаде пирса, по которой проложена к рыбоконсервному заводу неподвижная сейчас лента транспортера. По этой ленте приходящие с лова сейнеры сгружают ящики с рыбой.