В гору - Анна Оттовна Саксе

комнате. Пусть идет со всем перевязочным материалом. Нет, останься, я привезу его на машине.

Он умчался на велосипеде Зенты, и не прошло и десяти минут, как «виллис» затормозил на маленьком дворике. В машине была и Мирдза. Окинув Майгу коротким враждебным взглядом, она вместе с фельдшером бросилась в комнату.

Глотая слезы, она помогла раздеть Зенту и увидела, что кровь струится из небольшой раны на боку. Фельдшер разорвал индивидуальный пакет, вынул из сумки еще марли и ваты и с помощью Мирдзы сделал перевязку.

— Будет жить, — заключил он, сам того не зная, что эти слова значат для Петера. Теперь он вновь обрел способность двигаться, помог перенести на кровать мать Зенты, но фельдшер, пощупав безжизненную руку старушки, покачал головой и тихо сказал:

— Умерла. Попало прямо в сердце.

Ванаг и Мирдза остались около Зенты. Пообещав прислать женщин, которые обрядили бы покойницу и прибрали комнату, Упмалис вышел, чтобы отвезти в местечко арестованную и ее охрану. Во дворе он что-то вспомнил и подошел к цветочной клумбе. Раздвинув густые цветы, он извлек пистолет — маленький, блестящий браунинг — и спрятал его в карман.

В исполкоме Майгу ввели к руководителю операции. Коротким жестом он предложил ей сесть. Некоторое время он смотрел на нее молча, затем сказал:

— Ну, «лесная кошка», Милия Рейхвальд, все-таки попались?

— Я не понимаю, о чем вы говорите? — резко ответила бывшая Майга Расман.

— Не может быть, чтобы вы забыли свое настоящее имя и унаследованную от отца фамилию!

— Мой отец был фабричный рабочий Расман, и он дал мне имя Майга, — ответила она в прежнем тоне.

— Ладно, не будем спорить о вашем отце. Кто он, это могла бы сказать только ваша мать. Хотя жены торговцев — типичнейшие мещанки, все же не исключена возможность экстравагантного романа и с фабричным рабочим.

— Не смейте издеваться над моей матерью! — выкрикнула арестованная и, заплакав, прикрыла глаза носовым платком.

— Вы сами затеяли это, — заметил допрашивающий. — Бросьте играть. Разве вы не видите, что ваша роль сыграна? Хватит вам осквернять имя комсомолки Майги Расман, замученной фашистами девушки. Предлагаю вам сознаться.

— Мне не в чем сознаваться, — всхлипывала Милия Рейхвальд. — Я не знаю, что вам от меня нужно?

— Почему вы стреляли в Зенту Плауде и ее мать? Вот что я хочу знать.

— Я не стреляла. Когда я вошла, они были уже убиты.

— Вашим браунингом? Да? — допрашивающий вынул из кармана найденное оружие. — Между прочим, он теперь разряжен, можете не пытаться выхватить его и пустить в действие.

— У меня никогда не было оружия, — отрицала Милия.

— Да? И это письмо не вы писали? — он достал из ящика найденную в лесу бумажку.

Милия взглянула на записку и покраснела, но тут же, сделав над собой усилие, попыталась выдать свое смятение за девическую стыдливость.

— Это я писала… своему жениху, — призналась она.

— Вилюму Саркалису? — насмешливо заметил допрашивающий.

— Нет. Я такого не знаю.

— Кому же тогда?

— Извините, это интимное дело, и я могу об этом не говорить. Мне надо было сообщить, чтобы он сегодня вечером ко мне не приходил.

— Ладно, на этом пока кончим.

Руководитель операции вызвал конвоиров и приказал увести Рейхвальд.

— Это закоренелая преступница, — рассказывал он Озолу, Кадикису и Упмалису, вошедшим к нему, когда увели арестованную. — Недавно мы выяснили, что в Лиепайском уезде комсомолка Майга Расман попала немцам в лапы. После ужасных пыток ее казнили. Ее документы передали Милии Рейхвальд, дочери торговца, которая в отместку за произведенную в свое время национализацию предприятий отца, а возможно, и в поисках острых ощущений, но скорее всего из ненависти к большевикам, поступила на работу в гестапо. Специальность — провокация. Она являлась в деревню будто для того, чтобы скрыться от трудовой повинности. Действуя сообща с шуцманами, она делала вид, что ей угрожает преследование немцев. Заручалась доверием враждебно настроенных к фашистам людей, даже снабжала их коммунистической литературой и подпольными воззваниями. И когда ей удавалось выследить всех, кто мог быть связан с подпольной работой и помогать партизанам, Милия-Майга спешила исчезнуть, чтобы всплыть в другом месте, а ее жертвы попадались в ненасытную пасть гестапо. С приближением Красной Армии она переквалифицировалась в специальной школе. Поступила в организацию «лесных кошек». Стала шпионкой, связной бандитов. Но почему она сегодня стреляла в обеих женщин, этого она нам, наверное, сразу не скажет.

— А почему мы не слышали выстрелов? — только теперь вспомнил Упмалис. — И почему она после того, как стреляла, задержалась?

— Пусть принесут туфли Милии, — обратился Кадикис к руководителю операции.

Когда туфли были принесены, Кадикис повернул их подошвами кверху и понюхал:

— Вон она какая! Не захотела, чтобы Джек показал свое искусство. Так он может утратить свою квалификацию. — Кадикис усмехнулся и пояснил: — Она задержалась, чтобы смазать подошвы керосином.

Из леса явился связной. Двукратная проческа не дала абсолютно никаких доказательств, что в заподозренном районе находится убежище бандитов. Грозила полная неудача. От Мелнайсов, которые были задержаны, ничего толком узнать нельзя было. Они не отрицали, что Миглы и Саркалисы время от времени приносили к ним продукты и письма, бандиты, чаще всего братья Миглы, забирали передачи по ночам или же Мелнайсы сами относили в условленное место. Казалось, тайное логово бандитов им на самом деле неизвестно. Арестованные супруги Миглы и Саркалиене с дочерью также уверяли, что ничего не знают.

— Если бы можно было взять с собой Ванага, — предложил Упмалис, — он, как бывалый партизан, скорее напал бы на след. Не может быть, чтобы письма оставляли далеко от логова бандитов. Но Ванаг, кажется, слишком потрясен. А может быть, все-таки…

— Пожалуй… — ответил Кадикис, поняв его. — Я думаю, что он уже пришел в себя. Надо действовать быстро. До вечера не так далеко, а ночью они могут ускользнуть.

Упмалис поехал к домику Зенты. Невесело было входить в домик, где девушка боролась со смертью, где только что вынесли из комнаты и положили в сарайчик на стол старушку, убитую Майгой, которую она баловала, как собственное дитя.

Зента лежала без сознания. Время от времени она шевелила губами, и тогда Мирдза по капле вливала ей