Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Манол сунул руки в карманы брюк и направился из гостиной к выходу. Его тень угрожающе проползла по стене, как громадная птица, и вернулась назад.

— Ты вроде как учился торговому делу. Ну что за интерес мне заставлять его повесить замок на магазин? Кто может меня в чем обвинить? Денег взять ему неоткуда — ни в банке, потому что там у него непогашенных счетов более чем на двести тысяч, ни из других мест. Ходил он к Каракуневу — ушел несолоно хлебавши. Пришел ко мне, так, мол, и так, помоги! Так что же, я плохо сделал, что вывел его из безнадежного положения?

— Ты нарочно накупаешь товаров, чтоб заставить меня не отделяться.

— Эти товары непредвиденные. Я взял их случайно, просто не мог не взять, раз дал деньги. Я не банкир.

Костадин растерялся. Может, насчет товаров он и в самом деле не прав и разговоры в городе ведутся зря. Но что Манол закупал товары, чтобы препятствовать разделу, в этом он был уверен. Костадин видел, что брат прижимает его к стенке и ставит в неловкое положение перед женщинами. С изумлением он спрашивал себя, как это Манол мог оказаться правым.

— Почему ты не даешь мне торговых книг и ключей от кассы? Ведь ты обещал! — сказал он, придя в себя.

Манол удивленно поглядел на него, на Христину, потом топнул ногой и, не сказав ни слова, сбежал по лестнице вниз.

Старая Джупунка шумно вздохнула. Костадин прочел на лице жены жалость к себе, и в уме его снова возникло подозрение, что она с Манол ом в каком-то заговоре против него. Внизу Манол, протопав под лестницей, отворил дверь в лавку. Все молчали. Тишину нарушало только легкое шипение горящей лампы.

Через несколько минут вернулся запыхавшийся Манол, прижимая к груди торговые книги. Сердито свалив их на стол, он вытащил из заднего кармана брюк связку ключей и швырнул их поверх счетоводных книг.

. — На, возьми их, смотри, проверяй.

Опередив Костадина, он раскрыл книгу оборота капитала и сунул ему.

— Говоришь, я тебя обманываю, — погляди сюда! Со ста двадцати тысяч, оставленных нам отцом, капитал наш вырос до целого миллиона! За четыре года… даже меньше чем за четыре года… Грабил я тебя, обирал тебя!

Он задыхался. На лице его выступили капельки пота, а в голосе дрожала жалобная нотка несправедливо обиженного человека, вынужденного терпеть, пока чаша не переполнится и не блеснет истина.

Джупунка вытянула свою тонкую шею и наклонилась над счетоводной книгой, чтобы увидеть миллион. Христина не отрывала внимательного взгляда от взволнованного лица брата своего мужа. Только Цонка, которая тоже пришла к ним, но не села за стол, оставалась равнодушной к открывшейся тайне.

— С завтрашнего дня ты будешь вести книги и иметь дело с кассой, — начал Манол торжественно-обвинительным тоном. — А теперь я спрошу тебя, сколько денег ты нажил на земле твоего поместья, работая в поле как вол? Я сам вел счет: за два года, без издержек, всего — навсего тридцать тысяч. — Манол угрожающе указывал на брата. — Привез мне теперь три тысячи литров виноградного сока, а зачем мне столько? Продам, как только перебродит! Корчму больше не станем держать. И от твоей земли никакого проку. Если продадим поля и виноградники, пока они еще в цене, и деньги вложим в торговлю и еще во что-нибудь, то выгода будет двойная. За это же время, только за два года, я с торговли бакалейными товарами получил триста тысяч чистой прибыли… И чего это тебе так дорога эта земля? Хочешь там строиться? Хорошо, стройся, но не теперь, когда у власти стоят дружбаши. Тебе там нельзя больше оставаться, крестьяне забьют тебя палками в твоем Караормане, и никто не продаст земли по сходной цене. Если хочешь строиться, дождись более подходящего времени, и мы разделимся, раз тебе не терпится. Я готов и сейчас отдать тебе твою долю капитала. Давай поделим дом, лавку, имущество, да только ты сам будешь жалеть потом. Я согласен и на это. А ты подумай, что будешь делать с деньгами-то?! Профукаешь их, купишь пяток клочков земли, и не хватит тебе ни на дом, ни на инвентарь и скотину, ни на батраков… Как ты себе представляешь усадьбу — кошара это, по-твоему, что ль? Увезешь женщину в Караорман, чтоб она там дичала, кормила кур и месила хлеб для батраков!

Манол показал на Христину, которая сидела опустив голову. Джупунка, так и не увидевшая в книге желанной цифры, нетерпеливо моргала, но не решалась прервать старшего сына. Костадин нервно сжимал зубы. Логика Манола его убивала, но он сопротивлялся всем своим существом.

— Как я буду строить усадьбу — мое дело. Я это решил раз и навсегда, не нужны мне советы! И почему ты настраиваешь мою жену против имения? Давай делиться! — И Костадин стукнул кулаком по столу.

Манол сунул руки в проймы жилетки.

— Хорошо, — сказал он. — Но прежде чем делиться, подумай, посчитай. От расчетов голова не болит. Я, братец, из тех людей, которые живут своим умом и только ему верят. На фантазиях да на «ох» и «ах» далеко не уедешь. И когда я решаю что-то, иду прямиком, но, если нужно, и раздавить могу. Я стою на своем — тут уж ни жалости, ни милости. Верю только своим глазам, своему разуму — и если знаю, что прав, закрываю глаза и уши от чужих криков затыкаю… И тебя сотру в порошок, как любого другого, ежели станешь на моем пути… Но не об этом сейчас речь, а о моих планах, о которых сейчас скажу. Пусть слышат твоя жена и мама, чтобы не упрекать и не проклинать меня потом. Корчму ликвидируем в ближайшие дни и все, что лежит под навесом, сложим в ней. Займемся бакалеей и скобяными товарами — оптом и розницей, с фирмой с нынешнего дня дела веду я, а не Никола Хаджидраганов. Он нам человек близкий и даже родственник — его жена ваша крестная мать, но завтра я, даже если захочу, не смогу его спасти. Скобяное дело он уже выпустил из своих рук, а я его ухватил и уже не выпущу никогда! Пусть себе слоняется по своей пустой лавке, да кто знает — долго ли, потому что, как только старик отдаст концы, наследники растащат все, что осталось… Завтра или послезавтра я повешу новую вывеску, и от тебя зависит, что будет на ней написано. Если мы делимся — на ней будет только мое имя, если нет — останется по-прежнему: «Братья Джупуновы». Я хоть сейчас могу произвести с тобой все расчеты. Если не будешь мне мешать, не будешь ставить палки в колеса на виду у торговцев (потому что всякий раздел убивает кредит), к концу года выйдешь из дела самое меньшее с пятьюдесятью, а может, и со ста тысячами прибыли в кармане. Ну, что тебе это стоит, особенно теперь, когда так хорошо пошли дела? Ничего. Стой себе у кассы, смотри, чтоб не крал мальчишка, да веди толково книги и за налогами следи, потому что они теперь будут куда больше и надо быть повнимательней к налоговым властям. А тогда уж снова делайся земледельцем, раз это доставляет тебе такое удовольствие. Ходи в шапке набекрень да смотри за женой! Каждый станет бояться тебя, а это самое главное в жизни. Будущее твое обеспечено — будем двигаться вперед, назад нам возвращаться не след. Еще годок-другой — и дружбашей скинут, придем к власти мы, вот тогда и строй себе свою усадьбу. Что и как — будет видно. К тому времени станем мы и богаче и сильней. Тогда не останется и закона о поземельной собственности и о налогах на недвижимое имущество. Вот мое предложение. А твое — раздел. Что произойдет в этом случае? Я возьму половину имущества, мама и Райна — свою долю и от папашиного капитала тоже, что нам причитается, а ты получишь несколько участков земли и виноградник. А ведь я могу не дать земли против твоей доли капитала, да и лавки, могу и кое-что из денег утаить, могу затянуть раздел наследства лет на десять. Ну, как ты тогда будешь строить свою усадьбу?

— Ах, ты меня запугиваешь! — вскричал Костадин.

Такие опасения не раз возникали у него, и вот теперь они оправдались. Манол терпеливо и настойчиво плел свои интриги, стараясь подчинить его своей воле.

— Я тебя не запугиваю, а только объясняю, как поступлю с тобой, если ты меня вынудишь, — сказал Манол, когда заметил, что лицо Костадина исказилось от злобы. — Я, братец, все время играю с деньгами, и, если ради тебя мне отступиться от этого, я пропал! Понимаешь? Деньжата — это торговец, деньжата держат тебя в своей власти. Или ты пляшешь под их дудку, или же они тебя выкидывают на свалку. В каком мире ты живешь? Мне тяжко говорить тебе об этом, у меня душа болит, раз ты меня не понимаешь. Учился в коммерческой гимназии, а рассуждаешь, как молокосос. Если хочешь иметь ключи и книги, надо торчать в лавке. Матушка, я прав? Скажи и ты, сноха, неужто я ему зла желаю? Если я не прав, отдам ему все и оставлю этот дом, пойду в грузчики!

Костадин был поражен. На лице брата он видел страдание. И его впервые осенила мысль, что и Манол может страдать, что и у него есть сердце. Но мечта об усадьбе, насилие, которое совершал Манол над его волей, заглушили эту мысль. Костадин встал, вены на шее у него вздулись, гнев и мука исказили его похудевшее лицо.