Свет мира - Халлдор Лакснесс

— Я уже выпускник, — сказал Свейдн из Бервика, важно поджав губы.

— И, конечно, стал великим скальдом, — сказал Оулавюр Каурасон.

Возможно, неподдельное восхищение, светившееся в глазах гостя, неприятно подействовало на молодого человека, потому что при этих словах по его лицу скользнула тень неудовольствия и он не без содрогания взглянул на праздничное платье Оулавюра Каурасона.

— Я решил стать богословом, — сказал выпускник.

— Богословом? — повторил Оулавюр Каурасон. — Это прекрасно. Я очень рад. Я всегда знал, что ты кем-нибудь станешь, кем-нибудь особенным, кем-нибудь необычным.

Он улыбнулся другу своей мягкой доброй улыбкой, но все было тщетно.

— Ты хорошо доехал? — спросил выпускник.

— Да, спасибо, — ответил Оулавюр Каурасон. — Но все-таки в первый вечер мне было скверно из-за морской болезни. И воротничок мой, к сожалению, испортился, так что теперь я остался без воротничка.

— Как тебе нравится столица? — спросил выпускник.

— Спасибо, ничего, нравится, — ответил скальд. — Вообще-то у меня еще не было возможности походить и посмотреть, но это не имеет значения. Собственно говоря, мне хочется посмотреть здесь только одну вещь — могилу Сигурдура Брейдфьорда. Может, ты покажешь мне ее?

— Где расположено кладбище, я, конечно, знаю, — сказал выпускник. — Но я там ни разу не был. Так что я найду эту могилу не быстрее, чем ты сам. А чтобы добраться до кладбища, надо идти сначала на запад и потом повернуть на юг. Между прочим, где ты собираешься ночевать?

— Стыдно признаться, но я еще не думал об этом, — ответил скальд. — Я… я ведь никого здесь не знаю.

Мужчина меняется так же непостижимо, как и женщина. Друг, с которым ты простился вчера, сегодня уже не тот, ты не узнаешь его, мир изменяется за одну ночь, и даже верность не в состоянии одержать победу над временем: чем бы человек ни владел, он владеет этим только короткое мгновение, оно промелькнуло, и вот уже ничего нет. И праздничное платье Оулавюра Каурасона казалось смешными лохмотьями по сравнению с будничным костюмом этого человека.

— Какие новости в Бервике? — спросил выпускник.

— Никаких, по-моему.

— Погода хорошая?

«Вот ведь знает, о чем принято спрашивать», — подумал скальд и начал подробно рассказывать, что трава в нынешнем году хорошая, а погода стоит сухая, как раз убирать сено. Ну, а о рыбе, конечно, и спрашивать нечего — так же мало, как и раньше. Зато в Кальдсвике — там уловы большие.

Наступило молчание. Выпускник начал нервничать, он постукивал по столу кончиками пальцев, грыз ногти или вдруг замечал грязь на своих ботинках, которую немедленно нужно было счистить; ему, конечно, и в голову не пришло слушать рассказ скальда о погоде в Бервике; между этими людьми не существовало дороги, по которой они могли бы прийти друг к другу. Они не знали, о чем говорить. Оулавюр Каурасон глядел на своего друга с мольбой в глазах, на лбу у него выступил пот, так бывает во сне, когда карабкаешься по узкой тропинке на уступ скалы или плывешь по морю в лодке без весел.

Наконец выпускник сказал:

— К сожалению, сегодня вечером я занят. Я ведь не знал, что ты приедешь…

— Да, да, я уже ухожу, — сказал скальд, он поднялся и вытер рукавом пот со лба. — Я не мог ничего поделать, — прибавил он, — но мне очень хотелось увидеть тебя. — И он с комком в горле еще раз улыбнулся другу своей мягкой далекой улыбкой.

Глава четырнадцатая

На прощание друг дал ему адрес гостиницы, которая гордо называлась «Горная королева», и сказал, что хозяйка этой гостиницы уроженка Свидинсвика. Вечером скальд брел по городу в поисках ночлега. Хорошо одетые, надменные молодые люди стояли группками на углах и критически оглядывали всех, кто проходил мимо. Когда появился Оулавюр Каурасон в своей сорокалетней куртке и национально-культурных штанах директора Пьетура Паульссона, его наряд не вызвал восхищения, а напротив, был подвергнут суровой критике. Скальду показалось, что он опять впервые оказался в Свидинсвике и не может передвигать ноги.

Над дверью гостиницы была прибита большая картина с изображением Геклы, на вершине вулкана сидела прекрасная женщина в национальном исландском костюме и смотрела оттуда, сверху, на весь мир. Внизу было написано «Горная королева» и «Cafe». Скальд решил, что горную королеву зовут Сафе и что, очевидно, это современная форма от имени София. Дом внушил скальду такое уважение, что он едва осмелился переступить порог. Из прекрасного вестибюля он потихоньку пробрался в прекрасный зал, где встретил прекрасную девушку. Скальд снял шапку и сказал «добрый день». Девушка посмотрела на его сорокалетнюю куртку национально-культурные штаны и не ответила на приветствие, но, взглянув ему в глаза, она подобрела; тогда он набрался храбрости и спросил, нельзя ли ему поговорить с одной женщиной.

— С какой женщиной? — спросила девушка.

— Разве хозяйка этой гостиницы родом не из Свидинсвика? — спросил скальд

— Не знаю о какой женщине вы говорите, — сказала девушка. — Вы имеете в виду фру Фьельгор?

Понемногу девушка и посетитель поняли друг друга, и девушка отправилась за хозяйкой. Пока скальд ждал, ему представилась возможность познакомиться с атмосферой, царившей в этом доме.

В ресторане сидели горластые мужчины, как иностранного, так и отечественного происхождения, они ухаживали за женщинами почти сверхъестественной красоты. У женщин были завитые волосы и такой цвет лица, с которым не посмел бы соперничать даже румянец стыдливости; из соседнего зала доносился шум неведомых музыкальных инструментов, казалось, будто трещотка, погремушка и три жестянки с грохотом катятся вниз по лестнице. Счастливые народы в танце проплывали мимо двери.

Внезапно дверь открывается, и по залу навстречу Оулавюру Каурасону Льоусвикингу идет женщина, и, когда скальд оказывается лицом к лицу с этой женщиной, он вдруг понимает, где находится, он воспринимает этот дом как естественное продолжение старой волшебной сказки: жил-был человек, вернее, это был не человек, а живой труп, его на носилках везли через плоскогорье и привезли к доброй волшебнице, и он был воскрешен из мертвых.

Тоурунн из Камбара идет ему навстречу: высокая статная женщина с черными завитыми волосами, черными бровями, нарумяненными щеками и вставными зубами, на ней очки с толстыми стеклами, скрывающие ее светлые глаза, перед которыми оказались бессильны все красильщики мира, и шуршащее шелковое платье, она слегка располнела, на руках у нее три браслета и несколько золотых колец с драгоценными камнями, в желтых пальцах недокуренная сигарета. Но вскоре выяснилось, что все это блестящее великолепие хозяйки гостиницы означало вовсе не тщеславие, а служило лишь внешним выражением ее высоких душевных качеств, ибо она единственная во всей столице не постеснялась открыто приветствовать смущенного посетителя, который не угодил моде своей курткой и штанами и не владел искусством общения с высокопоставленными господами.

— Оулавюр Каурасон Льоусвикинг, добро пожаловать!

У нее все тот же хорошо знакомый ему голос, к которому примешивался какой-то посторонний звук, этот звук напоминал сразу и о ночи и о дне, но больше всего о сумерках.

— Не разрешишь ли ты мне переночевать здесь эту ночь? — спросил Оулавюр Каурасон.

— Конечно! — сказала она. — Я очень рада тебя видеть! Ты почти такой же, как был. Пойдем ко мне, здесь шумно.

Тоурунн еще не утратила своей привычки прикасаться к человеку руками, она будто нечаянно прикоснулась к Оулавюру Каурасону, усаживая его рядом с собой на диван, обитый темно-красным плюшем. Она хотела заставить его курить и выпить рюмку вина, но он сказал, что уже слишком стар, чтобы этому учиться. В ее комнате все было обито и обтянуто плюшем, подушки громоздились на подушках, на салфетках лежали салфетки, картины висели над картинами, в зеркалах отражались зеркала.

— Ты еще помнишь, как я воскресила тебя из мертвых? — спросила она.

— Да, — ответил он. — От всего сердца благодарен тебе за это. К сожалению, я так и не смог отблагодарить тебя. Но глядя на твое жилище, я еще раз убеждаюсь, что Бог награждает тех, кто творит добро. Мне самому так и не довелось получить больше того, что у меня было, когда меня привезли к тебе мертвым, и я мало чему научился сверх того, что знал тогда.

— Зато ты ничего и не потерял с тех пор, — сказала она. — У тебя такие же глаза, и такие же блестящие золотистые волосы, и все та же красивая узкая ладонь.

Она взяла его руки в свои, как когда-то давным-давно, и стала их разглядывать. Потом она сказала:

— В доме напротив есть парикмахер, пойди к нему, пусть он тебя побреет и пострижет, а когда ты вернешься, я дам тебе новый костюм, он лежит у меня с самой весны, я взяла его в виде платы за номер у одного очень опрятного человека. Иди, скоро будем ужинать.