Свет мира - Халлдор Лакснесс

— А это тебе на расходы, — сказала она.

Скальд посмотрел с удивлением на такую огромную сумму и сжал деньги в руке, чтобы они вдруг не растаяли. В доме скальда вид денег не был заурядным явлением, шли годы, а этим презренным металлом распоряжались в неизвестном скальду месте, скальд даже плохо разбирался в деньгах. Его взаимоотношения с деньгами заключались в том, чтобы, набирая в лавке товаров, не превысить той суммы, которая поступала на его счет за преподавание в школе зимой и время от времени за поденную работу у бервикского старосты летом. В эти последние минуты он опять увидел свою жену Яртрудур Йоунсдоухтир в совершенно новом свете: значит, она вдобавок ко всему потихоньку копила для него деньги. Ему казалось, что у него, да и вообще у кого бы то ни было, не могло быть жены более разумной и более приспособленной к тому, чтобы управлять столь трудной супружеской жизнью в эти рискованные времена. Мужчины, имевшие красивых жен, не знали ни одного счастливого дня, ни одной спокойной минуты; а у Яртрудур Йоунсдоухтир с годами припадки падучей становились слабее и случались все реже, и, кроме того, она, без сомнения, когда-то тоже была красивой, как и другие женщины.

— Спрячь побыстрей эти деньги, чтобы их никто не увидел, а то у тебя их стащат, — сказала жена скальда. — Ну вот, на пристани уже кричат, что пора. Моли Бога спасти наши души и простить меня, и пусть всемогущий Иисус не покидает тебя. Прощай!

Люди уплывают в далекий мир при разных обстоятельствах, это интересно всегда, а не только в первый раз, даже если отправляешься в путешествие уже в зрелом возрасте; неизвестное само по себе — обещание. Зеленые луга по склонам тянулись между ущельями, подползая к краснеющим на солнце скалам; горные хребты отделяли друг от друга богатые травой долины с быстрыми реками, такие счастливые, что можно было подумать, будто человеческая жизнь там — легенда или сказка; тропинки на горных склонах манили глаз мореплавателя. Скальд чувствует себя беспредельно свободным, стоя на палубе в крахмальном воротничке и башмаках, скользя мимо новых и новых поселков; пусть эта страна не принадлежит ему, ему принадлежит ее красота. Вдали возвышается ледник — самое главное сокровище скальда, его тысячи и миллионы крон. Красота вещей гораздо выше и драгоценнее их самих, большинство вещей малы и ничтожны по сравнению со своей красотой, но выше всего — это красота ледника. Скальд был самым богатым человеком Исландии, ему принадлежала ее красота, поэтому мир не страшил его и он ничего не боялся. Некоторые люди владеют большими деньгами и богатыми хуторами, но не владеют красотой. А скальду принадлежала красота всей Исландии и всей человеческой жизни. Он был добр ко всем и ни с кем не был в разладе. Звон, который таился в его душе, был тем звоном, который вместе с пением соловья непременно победит в земной борьбе. По морю плыл богатый скальд. Народ, который имеет богатых скальдов, — счастливый народ и одержит много побед. Скальд не понимал, за что творец мира так щедро одарил его.

— Боже, Боже, Боже, — проговорил он, глядя на берег, и по щекам его потекли слезы, которых никто не заметил. — Я благодарю тебя за то, что ты так одарил меня.

Но вот сгрудились тучи, предвещавшие непогоду, подул холодный сырой ветер, пароход обогнул мыс и вышел в открытое море, началась небольшая качка. Сперва скальду нравилось это покачивание, однако вскоре ему стало холодно, у него появилось странное ощущение в голове, ему сделалось нехорошо и на лбу выступил холодный пот; наконец, он склонился над поручнями и его стошнило. После этого он, больной и ослабевший, притащился в трюм, где валялся его мешок с постельными принадлежностями, с трудом постелил себе постель и лег среди других душ, пребывавших в таком же состоянии. Радость жизни погасла.

Глава тринадцатая

К концу путешествия воротничок скальда был уже сильно помят, этот воротничок не мог больше называться крахмальным. Бабочку скальд уронил во время морской болезни, и ее затоптали в грязь на полу трюма. Манишка оказалась бумажной, петли на ней порвались, она съехала на брюки, и скальд ее выкинул. Выкинул он и воротничок. Но зато костюм с честью выдержал испытание, несмотря на то что сорокалетняя куртка немного запылилась, а национально-культурные штаны директора Пьетура Паульссона проявили сильную склонность мяться. Кто-то сказал, что пароход приближается к Рейкьявику. Было раннее утро. Пассажиры трюма поднялись на палубу, одни казались одуревшими от морской болезни и пьянства, другие, в том числе и Оулавюр Каурасон Льоусвикинг, выглядели торжественно и были полны трепетного ожидания перед открывающейся дверью неизвестного. Вскоре скальд спустился на берег.

Перед ним была столица Исландии, наконец-то скальд покинул долины и мысы дальних берегов и имел счастье лицезреть тот город, где находилась могила Сигурдура Брейдфьорда.

— Деревня, деревня! — кричат мальчишки и тычут пальцами в скальда, стоящего со своим мешком на углу улицы.

Но не успел он понять, что это относится к нему, как дети уже убежали: здесь у людей не было времени подолгу думать об одном и том же. Несколько минут скальд неподвижно стоял на углу улицы, погруженный в свои мысли. Два господина медленно, зигзагами прогуливались по улице, они остановились на углу перед скальдом, восторженно приветствовали его и назвали своим другом. Лица у них были изрядно распухшие, глаза воспаленные, было заметно, что в последние дни они не брились и не чистили ботинок. Первый господин взглянул одним глазом на людей, идущих по улице, и спросил удивленно:

— Молодой человек, не можешь ли ты мне объяснить, почему все эти люди не идут домой спать?

— Точно я не могу на это ответить, — сказал скальд. — Но мне кажется, что они только недавно встали.

— Какие ужасные нравы в этом городе, — заметил первый господин. — Весь день они дрыхнут, а вечером отправляются на охоту за девками, и так поступают даже пятилетние дети. Послушай, дружочек, а что делает солнце на небе в это время суток?

— Оно светит, — сказал скальд.

— Вряд ли это настоящее солнце, — заявил первый господин. — Это искусственное солнце. Я требую, чтобы дети пошли спать. Будь другом, скажи мне: осталась ли в этом городе хоть капля нравственности, какое право имеют птицы летать в это время суток и что это за солнце? Или я совершенно запутался, или ты приехал из деревни?

— Я приехал из деревни, — ответил скальд.

— Друг мой, — сказал второй господин и обнял скальда. — Они закрыли Банк. Англичане закрыли Банк.

— Вот как? — сказал скальд.

— А почему так получилось, что англичане закрыли Банк? — сказал второй господин. — Да потому, что в Банке не осталось денег. Юэль выкачал весь Банк. Юэль пустил на ветер все деньги, которые англичане добросердечно дали взаймы нашему несчастному народу. Все деньги англичан Юэль утопил в море. Вот почему они закрыли Банк.

— Угу, — сказал скальд.

— Ты говоришь «угу»? — удивился господин. — Да как ты смеешь говорить «угу» здесь, в столице?

— Ему нужно пойти и лечь спать, он хочет спать, — сказал первый господин.

— Пусть он будет поосторожней со своим «угу», — сказал второй господин. — Ты знаешь, кто я? Я политический редактор! Я вождь. Я могу доказать, что ты государственный изменник и безродный прохвост. В моих руках документы. Тот, кто говорит «угу», против наших братьев финнов, я могу это доказать. Послушай, найдется ли у тебя крона?

Скальд нашарил в кармане одну крону и протянул ее этому человеку. Тогда они спросили, не найдется ли у него двух крон. Скальд сунул руку в карман, вытащил две кроны и протянул им, таким образом он бесстрашно подхватил знамя движения за предоставление займов, которое хотели остановить англичане, закрыв Банк.

— А теперь мы приглашаем тебя на сивуху, — сказал второй господин.

Но скальд, решив, что Сивуха — это высокая гора, сказал, что у него, к сожалению, нет времени идти на Сивуху.

— А что же ты пьешь? — спросил второй господин.

— Молоко, — ответил скальд.

— Молоко? — изумился второй господин. — Боже милостивый, я даже покраснел. Ты пьешь молоко? Поистине, в наше время человеческому бесстыдству нет никакого предела. Позволю себе один вопрос: друг мой, ты что, дурачишь людей или у тебя какая-нибудь венерическая болезнь?

Но тут вмешался первый господин:

— Ты, как политический редактор и радикал, не понимаешь крестьян, а я, как юрист, судья и аристократ духа, понимаю, позволь говорить мне. Друг мой! Молоко не только самый бессмысленный и самый непоэтичный из всех известных напитков, но и самый вульгарный из напитков, когда-либо придуманных на земле. Ни один человек, который обладает неиспорченным чувством прекрасного, не признается, что он пьет молоко, во всяком случае, открыто и без оговорок. Молоко — это табу, дорогой друг, молоко — это непристойно, надеюсь, ты меня понимаешь? Но есть еще одна проблема, которую я готов обсудить, это вопрос о том, к какой партии следует отнести крупный рогатый скот. Как аристократ духа, я присоединяюсь к тому мнению, что крупный рогатый скот — это крупный рогатый скот… И я охотно признаю, что, если я вдруг увижу корову, жующую жвачку, я не стану отрицать, что в этой презренной скотине может крыться некая философская, я бы даже сказал, метафизическая сила, которая…