Свет мира - Халлдор Лакснесс

Некоторое время Оулавюр Каурасон испуганно глядел на редактора, потеряв дар речи, наконец он понял, что все дальнейшие попытки не принесут никаких плодов, поднялся и сказал:

— Я… я пойду.

Но редактору вдруг стало жаль этого нерешительного избирателя, и он не захотел отпускать его.

— Послушай, — начал он тоном, каким учитель делает последнюю попытку объяснить тайны таблицы умножения тупому ребенку. — Ты знаком с директором Пьетуром Паульссоном из Свидинсвикского хозяйства?

Оулавюр Каурасон не стал отрицать этого, но сказал, что с тех пор, как он имел с ним дело, прошло уже пять лет.

— Ладили вы с ним, пока ты жил в его хозяйстве?

— Мне он всегда очень нравился, — ответил скальд. — Это замечательный человек. Если между нами когда-нибудь и возникали недоразумения, но только по моей вине. Директор одновременно и идеалист и национальный герой, а я всегда был лишь ничтожным скальдом.

— Не знаю, известно ли это тебе, но мы подумываем о том, чтобы выставить Пьетура Паульссона кандидатом в альтинг вместо Юэля. Юэль отказался от своего мандата и принял на себя руководство Национальным банком.

— Мне очень приятно узнать эту новость, — сказал Оулавюр Каурасон. — У директора Пьетура Паульссона больше чем достаточно заслуг, чтобы стать депутатом альтинга. Мало кто из людей имеет столь же разносторонние интересы, как он. Если бы людей ценили по тому, сколь разносторонни их интересы, мне кажется, директор Пьетур Паульссон заслуживал бы самого высокого поста, какой только есть в Исландии.

— Ты, очевидно, слышал, что в настоящее время директор Пьетур Паульссон решил снабдить бесплатной одеждой от пояса до щиколоток всех жителей Свидинсвика? — сказал редактор.

— Да, просто удивительно, чего только не придет в голову этому человеку, — сказал Оулавюр Каурасон, пытаясь разглядеть душу редактора в его лисьих глазах, скрывающихся за стеклами пенсне, может, он там найдет хоть какой-нибудь дорожный знак в этой пустыне.

— Он постановил, чтобы всех великих людей хоронили на перевале за мысом Ульва Немытого, и теперь воздвигает там большую часовню над своей будущей могилой, — сказал редактор.

— Мне кажется, что для истинно великого человека ни одна могила не будет достаточно хороша, — сказал Оулавюр Каурасон.

— Многие достойные люди считают, что Пьетуру Паульссону следовало бы стать президентом республики, — сказал редактор, и его улыбка снова сделалась масляной.

— По-моему, это и правильно и справедливо, — сказал Оулавюр Каурасон; даже если бы дело шло о спасении его жизни, он ни за что не признался бы, как мало искренности в его торжественных высказываниях о директоре Пьетуре Паульссоне.

И наконец редактор сказал:

— Не кажется ли тебе, что с твоей стороны было бы весьма разумно сочинить несколько строф о старике, если, конечно, представится подходящий случай?

Тут скальд вздрогнул и понял, что попал в ловушку.

— Это очень спешно? — спросил он.

— Нет, по крайней мере для Пьетура Паульссона, — сказал редактор. — Но по другим соображениям было бы неплохо, если бы ты сделал это побыстрее, например до суда. Надеюсь, ты понимаешь, что я забочусь о твоем же благе?

— Да, — ответил скальд с волнением в голосе. — Я чувствую, что пришел к настоящему другу.

— И еще я подумал, что тебе не повредило бы, если бы ты написал небольшую статью в «Адальфьордец» о самом выдающемся человеке нашего народа, об исландском вожде нового времени.

— С удовольствием, а кто это? — сказал Оулавюр Каурасон и почесал за ухом.

— Кто? — удивленно повторил редактор. — А как ты думаешь, кто это может быть, если не новый директор Национального банка?

— Конечно, как это я сразу не сообразил, — сказал скальд. — Совершенно верно, мне давно следовало написать стихи о Юэле Юэле. Просто позор, что я никогда не писал о нем стихов.

— Не повредит также, — продолжал редактор, — если ты напишешь небольшое приветствие по-латыни русским и датчанам, а заодно и тем скальдам, которые на деле любят другие страны гораздо больше, чем Исландию. Мы приветствуем все голоса, которые направлены на то, чтобы крепить безопасность общества в эти суровые времена.

— Я постараюсь сделать все, что смогу, — сказал скальд.

— Когда ты принесешь стихи, мы с тобой потолкуем подробнее, что необходимо сделать для Национальной Программы в твоей округе.

— А от солнца мы совсем откажемся? — спросил скальд, прощаясь.

— Тот, кто позволяет себе писать стихи о солнце в эти тяжелые для общества времена, тот против Пьетура Три Лошади, — сказал редактор. — Тот против Банка, тот против Национальных сил, тот рискует быть осужденным.

Глава двенадцатая

Однажды днем в середине лета, когда по милости солнечной дымки близкие предметы казались далекими, а серые придорожные камни — синими, когда все смешалось с далью и нереальностью, трое — муж, жена и ребенок — шли по дороге, ведя под уздцы лошадь; дорога вела через Кальдурское плоскогорье; муж и жена по очереди ехали на лошади, держа на руках ребенка.

Пряно пахли кустарники, вереск и обильные травы на склонах. Над летним покоем мирно и сладостно звенели песни птиц, вся природа была опьянена блаженством.

Иногда человек кажется самым ничтожным созданием природы, но в этот день все огорчения на время утратили свое жало; в этот день дорога путников проходила не через человеческую жизнь, а через грезу Исландии. И эта синяя, сверкающая греза, эта головокружительная радость от того, что за каждым поворотом дороги открывается очарование далеких видений, не оставляли места горю.

И одежда на скальде была праздничная. Его жена Яртрудур Йоунсдоухтир заявила, что до сих пор еще не случалось, чтобы человек из этой части страны отправлялся в столицу, одетый не в праздничный костюм; ею вдруг овладела тщеславная гордость за свою округу, и она сказала, что пусть там на юге эти негодяи, так она называла жителей Хрёйна, тех самых, которые замучили чуть не до смерти блаженной памяти Хатлгримура Пьетурссона, потешаются над чем угодно, только не над бервикцем, одетым в будничную одежду. Она выклянчила для скальда куртку, оставшуюся после одного старика, который умер в их приходе в прошлом году, в течение сорока лет эта куртка была единственной праздничной одеждой старика, и поэтому он никогда не надевал ее. Вообще-то куртка была слишком коротка и широка для такого худого и высокого мужчины, как Оулавюр Каурасон, но кто знает, какая мода там у них в столице, известно одно: у горожан куртки, которые впору, никогда не в моде — они должны быть или слишком длинными, или слишком короткими. Зато происхождение штанов было покрыто мраком неизвестности, скальд подозревал, правда, что они попали в Бервик издалека. Они были неопределенного серого цвета, и материя на них пошла, по-видимому, не самого высшего качества, штаны были широкие там, где они должны быть узкими, и узкие там, где должны быть широкими, когда скальд надел их в первый раз, лопнули некоторые очень важные швы, а когда он их застегнул, от них отлетели пуговицы. Вскоре после того, как скальд получил эти штаны, он случайно встретил одного свидинсвикца, на котором были точно такие же штаны, и тут-то скальд сообразил, что это, должно быть, и есть национально-культурные штаны директора Пьетура Паульссона, владельца часовни над будущей могилой и будущего президента республики. Но каково бы ни было происхождение его штанов, скальд был благодарен судьбе за то, что в эти трудные для общества времена он имеет такую дальновидную и расторопную жену.

Но она не удовлетворилась только курткой и штанами; когда они приехали в Кальдсвик, она пошла в лавку и купила ему башмаки; и это еще не все — не успел он надеть башмаки, как она вытащила крахмальный воротничок, манишку и бабочку, которую собственноручно прикрепила ему на шею. Никогда в жизни Оулавюр Каурасон не был таким нарядным.

Подошел катер, который должен был отвезти пассажиров к пароходу. На пристани собралось несколько душ в праздничном платье, крахмальных воротничках и грубых башмаках, все это были люди того же сорта, что и скальд Оулавюр Каурасон с женой, и все они тоже собирались отправиться в путешествие.

Яртрудур Йоунсдоухтир попросила супруга, чтобы он отдал ей ребенка, и скальд даже обрадовался, что освободит от него руки, но, передавая сына жене, он вдруг впервые заметил, какой несчастный заморыш его сын и какое у него старческое личико, и когда скальд подумал, что, может быть, этим маленьким синим глазкам предстоит прожить на земле долгую жизнь, в течение которой люди еще не успеют стать свободными, ему стало горько, и в эту прощальную минуту он проникся к сыну любовью и пожелал, чтобы и Йоун Оулавссон получил свою частичку солнца; он поцеловал мальчика, дабы успокоить свою совесть, и тут же забыл о нем. Но едва скальд поцеловал сына и забыл о нем, как произошло событие, весьма необыкновенное для этой семьи: нищая жена скальда сунула руку в карман юбки, вытащила деньги и протянула их скальду. Это были настоящие кредитки с портретом короля, целых двадцать пять крон наличными.