Катарина - Кристина Вуд

— Как говорят в России — дурной пример заразителен.

Мюллер усмехнулся в привычной ему манере и потянулся в стеклянный шкаф за вторым стаканом. Когда он принялся наливать мне алкоголь, я украдкой взглянула на него и решилась спросить.

— А как же твоя безотлагательная работа?

— Я нахожусь в законном отпуске после приезда с захваченных территорий, — невозмутимо ответил Алекс, пододвинув мне стакан с алкоголем. — К тому же, я теперь штандартенфюрер. А это значит, что отныне у меня появилось больше подчиненных, которые могут временно выполнять некоторые из моих обязанностей, и соответственно появилось чуть больше свободного времени. Но руководство по-прежнему может вызволить меня в любой момент.

Наши стаканы метнулись вверх и забренчали без тоста. Я залпом осушила содержимое. Светло-коричневая жидкость мгновенно обожгла горло, а взамен оставила необычный дубовый привкус. На мгновение я поморщилась и слегка прокашлялась. А после встретилась с любопытным взглядом офицера, который все это время наблюдал за моим лицом с забавной ухмылкой.

— Так ты расскажешь, за что получил тот железный крест? Или это государственная тайна? — я усмехнулась, откинувшись на спинку стула.

Он провел рукой по лицу и улыбнулся той хитровато-подтрунивающей ухмылкой. А после по-командирски облокотился об стол, став таким образом еще ближе ко мне.

— Надеешься, коньяк разговорит меня?

— Вообще-то… да, — не скрывая, ответила я, беззаботно пожав плечами.

Мюллер, не торопясь говорить, неспеша достал золотой портсигар из штанов вместе с зажигалкой. Через пару секунд принялся раскуривать подожженную сигарету с нескрываемым удовольствием, не сводя с меня уверенного пристального взгляда. Под таким его убийственным взглядом я ощущала себя нагой.

— Тебе так хочется услышать, что я творил ужасные вещи, чтобы вновь обвинить меня во всех преступлениях нацистов?

— Нет, но… ты не можешь отрицать, что, будучи немецким офицером, ты причастен к их преступлениям, — твердо заявила я.

— Я и не отрицаю, Катарина. И вполне осознаю, что нацисты чересчур жестоки в своих убеждениях и действиях. В отличие от большинства, — тут же последовал незамедлительный ответ. Мужчина сделал паузу и с особой медлительностью выдохнул серый табачный дым, стряхнув сигарету в стеклянную пепельницу. — Хорошо… если ты готова, я расскажу. Через пару дней после твоего побега, генерал Нойманн сообщил мне, что я вынужден уехать в оккупированный Париж. Думаю, этому во многом поспособствовал Кристоф. Там я пробыл недолго. За неделю успел выполнить поставленную задачу и сразу же отправился в Прагу. Там пару месяцев осуществлял контроль за солдатами и офицерами, выписывал штрафы, проверял документацию. Но самое интересное началось в Варшаве. Я пробыл в Польше около семи месяцев в качестве следователя. Наказывал местное население за членовредительство, саботаж, занимался расследованием дел, лично руководил расстрелами, присутствовал на повешении. Я творил ужасные вещи… И крест мне дали только лишь за то, что под моим руководством уменьшились случаи грабежей, убийств немецких офицеров и… напрочь исчезли партизаны. Тебе все еще интересно? Ты правда хочешь это слышать?

Я нервно сглотнула слюну, на мгновение растерянно опустив взгляд. От его рассказа по коже прошелся холодок, в горле застрял неприятный ком. В тот момент не знала, что и ответить на его слова, поэтому продолжила судорожно молчать.

— Но если ты думаешь, что убить человека — это легко и просто, то ошибаешься, — Алекс продолжил, предварительно сделав несколько глубоких затяжек. — Я солдат, а не палач, Катерина. Поэтому могу с уверенностью сказать, что понесли наказание только виновные, и в каждом определенном случае я запросто могу доказать их вину. Да, я не расстреливал их напрямую, но от меня зависели судьбы тех людей, — он горько усмехнулся каким-то своим мыслям, отвел взгляд в сторону, а затем нервно провел рукой по волосам, слегка взъерошив русые концы. — Понимаю, звучит как глупое оправдание… но это жизнь, и я не хочу тебе лгать.

— Среди них… среди убитых были женщины и дети? — мрачно спросила я, не в силах взглянуть ему в глаза.

— К счастью, дети не попадали под следствие. А вот женщины… Я руководил казнью двух девушек, которые соблазняли солдат и офицеров Вермахта, а после жестоко убивали их, — признался Мюллер, стряхнув сигарету в пепельницу. — Они состояли в местном подполье, и было им не больше тридцати. У одной из них остался двухгодовалый сын.

— Какой ужас… Господи, зачем ты все это… зачем рассказываешь в таких подробностях? — промямлила я, опустив лицо в ладони.

Алекс молча разлил небольшую порцию коньяка по стаканам, и протянул один из них мне. Я схватила его дрожащей рукой и мигом осушила содержимое, даже не поморщившись.

— Ты сама просила рассказать об этом. Не стоило было спрашивать, если не готова к правде, — сухо процедил офицер, пристально разглядывая мое лицо. — И к тому же, не хочу, чтобы ты питала какие-то иллюзии на мой счет. Говорю все как есть, без прикрас. Я хочу, чтобы ты, наконец, уяснила одну простую вещь. Не все немцы поголовно безжалостные нацисты. Точно также, как и не все нацисты — немцы. Я видел с какой жестокостью эстонские и латышские полицаи расправлялись с соотечественниками. Видел, как поляки-предатели сдавали своих же соседей, грабили и убивали их, в угоду новой власти. Я собственными глазами видел, как немецкие генералы беспощадно и безжалостно расстреливали евреев, цыган и просто тех, кто неправильным образом посмотрел в их сторону. Но я также видел, как простые рядовые и даже офицеры заступались за невинных граждан. Я собственноручно вытаскивал из петли нескольких невинно осужденных. А один раз даже отказался выполнять каприз генерала и стрелять в еврейских детей. Он назвал меня тогда предателем, мягкотелым и… как же еще… А, ну конечно, офицером, который позорит немецкие погоны, — Мюллер горько усмехнулся. — Понимаешь, для таких людей добродетель, честь и сострадание — синонимы предательства и проявления слабости. Люди, которые ослеплены идеологией… сошли с ума. Война раскрывает самые грязные пороки человека. Особенно это заметно в критической ситуации. Есть большая разница просто застрелить человека с первого раза или же всадить в него несколько пуль, с удовольствием наблюдать как он захлебывается собственной кровью, а после хладнокровно добить его штыками. Так делают настоящие садисты, которые возбуждаются при одном только виде крови. И таких на войне много, Катарина. В мирное время, в большинстве случаев, они никак не проявляли свои наклонности. Но, побывав на войне, и в особенности получив офицерский чин и хоть какую-то власть, им сносит крышу. Они не щадят ни врагов, ни своих. Такими управляет только жажда крови…

— Кристоф… Ты про него говоришь? — тоненьким голоском пропищала я, запнувшись на