Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

2-й армиями противника. Мощь наполеоновских корпусов и их численность в первые дни смущала даже видавших виды генералов. Разбросанным на 800 верст русским войскам приходилось нелегко. Против армии Барклая (12 дивизий численностью 118 тысяч человек) наступало 17 неприятельских дивизий, а Багратион с его шестью дивизиями (35 тысяч) сдерживал армаду из 11 дивизий Наполеона. Вместе с армией Тормасова русские могли противопоставить захватчикам не более 220 тысяч человек – сила, чуть ли не втрое меньшая французской.

Великая армия продвигалась по вымершей земле – мимо опустевших деревень и сел, без жителей и скота. Здесь, в России, французам, привыкшим к европейским дорогам, было непривычно тяжело: войска продирались сквозь дремучие леса, утопали в грязи и непролазных болотах. Вместо сожженных противником мостов через реки приходилось возводить новые.

Но самое неприятное состояло в другом: французская армия нигде не встречала тех, с кем можно было бы скрестить оружие в открытом бою. Русские непостижимым образом ускользали.

Чем дальше продвигались вперед французы, тем мрачнее становился их главнокомандующий. С одной стороны, наступление всегда вселяет надежду на успех: когда враг убегает, перспектив оказаться победителем всегда больше у преследователя. Но была и другая сторона медали: первоначальные планы, согласно которым русских следовало разбить у собственных границ, рушились напрочь. Мало того, в войне побеждает тот, кто навязывает правила игры. Однако эти самые правила постепенно начинали исходить от отступающих русских. Это было невыносимо: убегавший противник диктовал свои условия…

Луи-Антуан де Бурьенн: «…Характер Бонапарта представлял самые непонятные несходства; несмотря на то что он был самый своенравный человек, но я не знал, кого бы так легко можно было увлечь в мечтания; во многих обстоятельствах желать и быть несомненно уверенным в получении желаемого, было для него одно и то же. Никогда он не давал столько воли своим мечтаниям, как в начале Московской кампании, хотя род отрицательной обороны, которую представляли вначале русские, отступая… по обычаю древних парфян, должен был бы открыть ему глаза… Пожары в городах и деревнях, покинутых войсками императора Александра, по-видимому, довольно ясно доказывали, что русские хотели завлечь нас в недра своей страны… Злой дух было честолюбие. Он знал так хорошо цену времени, но не знал довольно его могущества, и того, что часто выигрывают, умея подождать…»

В Париж летели победные реляции: французская армия победоносно шествует по просторам России; русские бегут, разгром варваров – дело ближайшего времени. Вместе с французами ликовала вся Европа.

Австрийский канцлер Меттерних (именно о нем Талейран однажды сказал, что он «умеет гладить льва по гриве») потирал руки и не скрывал своей радости: «…В вынужденном отступлении из самых лучших и богатейших провинций империи… я вижу только признаки доказательства бессвязности и слабости… я тут вижу только потерю европейского существования России… Я не рассчитываю ни на какую твердость со стороны императора Александра… Я отрицаю возможность, чтоб те же самые люди, которые поставили государство у края погибели, могли вывести его из этого положения».

Князь Клеменс Венцель Лотар фон Меттерних, не участвовавший ни в одном сражении, слыл известным демагогом[156]. Именно поэтому Наполеон австрийца сильно недолюбливал. Хорошо болтать, сидя у камина, когда язык без костей. Но если ты ведешь армию неведомо куда, поневоле на ум приходят невеселые мысли. Император сильно нервничал. Несмотря на кажущийся перевес в ходе кампании, создавалось впечатление, что Великую армию заманивают в ловушку. Возможно, кто другой на подобные мысли махнул бы рукой, но только не многоопытный полководец…

* * *

Тем не менее «ускользание» русской армии можно было назвать исключительно условным. Французы раз за разом начинали испытывать на себе русский кулак – железный и болезненный.

Весь июль Барклая-де-Толли одолевали сильные сомнения. Генерала волновали два вопроса: стоит ли давать французам генеральное сражение, и если стоит, – то где? Находись рядом армия Багратиона, сражение наверняка бы состоялось уже здесь, в Белоруссии. Но о судьбе 2-й армии поступали противоречивые донесения. Было ясно одно: ведя тяжелые арьергардные бои, Багратиону едва удается избежать окружения.

В любом случае сидеть и дожидаться, когда на тебя навалятся неприятельские орды, было бы самым худшим. Поэтому в один из июльских дней находившийся в Витебске Барклай-де-Толли отправляет навстречу наступающим французам 4-й пехотный корпус генерала Остермана-Толстого, усиленный драгунами и гренадерами.

13 (25) июля арьергард Остермана-Толстого (лейб-гвардии Гусарский и Нежинский драгунский полки) вышли на французский пикет, атаковали его, а потом стали преследовать в направлении села Островно (около 20 верст к западу от Витебска). Однако, не доходя до села, неожиданно столкнулись с авангардом маршала Мюрата (1-я гусарская и 1-я кирасирская дивизии). Завязался встречный бой, продолжавшийся весь день. Разбив два эскадрона русских лейб-гусар, французы захватили на окраине села орудийную батарею противника и постарались там закрепиться. Из-за отсутствия пехоты Мюрату ничего не оставалось, как навязывать неприятелю стремительные кавалерийские атаки; кроме того, по русской пехоте била артиллерия, выкашивая в рядах целые кровавые бреши.

Когда один из командиров подбежал к генералу с вопросом, что делать, граф Остерман-Толстой хладнокровно ответил:

– Что делать? Ничего. Стоять и умирать!..

«Стоять и умирать» – для красного словца. Русские бесстрашно сражались. И если умирали, то только в бою…

Ближе к вечеру к месту сражения прибыли 3-я пехотная дивизия генерала Коновницына[157] и кирасирская дивизия из кавалерийского корпуса генерала Уварова[158]. Французы тоже не сидели сложа руки. На помощь Мюрату подошел корпус Эжена Богарне.

С утра бой на узком перешейке лесной дороги возобновился с новой силой. Заменив Коновницына, генерал Уваров сражался с пяти утра до трех часов пополудни. Вскоре дрогнул левый фланг французов, где обратился в бегство батальон хорватов. С большим трудом Мюрату, задействовавшему польских улан, удалось вернуть бегущих в строй, после чего русским пришлось отойти. Однако по правому флангу французов велся сильный артиллерийский огонь, явившийся причиной больших потерь. Глубокие овраги лишали кавалерию Мюрата маневренности: кавалеристы беспомощно теснились, не в силах организовать атаку.

На усиление русского арьергарда прибыла гренадерская дивизия генерал-лейтенанта Тучкова 1-го, взявшего на себя командование. Стало еще жарче…

Из воспоминаний итальянского лейтенанта Цезаря де Ложье[159]:

«Земля дрожит под тяжестью лошадей. Идет какая-то сутолока от скрещивания наступающей пехоты и отступающей кавалерии, получается страшный беспорядок… Между тем русские подходят. Крики, которые мы слышали, исходили от них, когда они устремились из леса и бросились на дивизию Дельзона, чтобы уничтожить ее и захватить артиллерию. Несчастная минута! Она заставляет опасаться печального исхода дела, и каждый из нас спрашивает себя, чем кончится эта стычка.

Ободренные успехом, русские стрелки, до тех пор невидимые, выходят