Дорогой длинною - Анастасия Дробина

И здесь всё по-прежнему. Те же деревянные, облезлые, когда-то голубые стены, то же покосившееся крыльцо с некрашеными, потемневшими от дождя перилами, та же сирень в палисаднике, те же распахнутые окна с геранью на подоконниках и с кружевными занавесками. Илья, помедлив, ударил кулаком в запертую дверь.

Та открылась быстро, и на порог вышла девушка. Длинные косы её были растрёпаны, поверх кое-как застёгнутого платья была наброшена шаль: очевидно, девчонка недавно проснулась. Под мышкой она держала отчаянно сучащую ногами кошку.

– Здравствуйте, ромалэ. Вы к кому? - суховато спросила она, подняв взгляд на пришедших.

Илья тихо охнул, сделал шаг назад. От внезапного страха вспотела спина.

Отчётливо и ясно, словно это было вчера, встал перед глазами солнечный день Масленицы семнадцать лет назад, тёмная кухня Макарьевны, он, Варька и Настя, молча сидящие по углам, сгорбившийся за столом Митро с опущенной на кулаки головой, а из-за стены - бабий шёпот, топот ног, низкие хриплые стоны Ольги, красавицы Ольги - первой жены Митро. Она умерла тогда от родов, но… Но разве это не Ольга стоит перед ним сейчас? Высокая и тонкая, с матово-смуглым лицом, тонким носом с горбинкой, тяжёлыми косами, густыми бровями… И смотрит так же, как тогда, вот только… глаза почему-то зелёные. Зелёные, как трава в болоте.

– Чяёри, чья ты? - едва сумел выговорить он.

– Я - арапоскири… - девчонка тоже не сводила с него глаз, лицо её стало испуганным.

– Маргитка! - выручила Варька, выглянув из-за спины Ильи. - Своих не узнаёшь? Я это, тётка Варя! Зови отца, мать, тёток зови! Кричи - Смоляковы приехали!

Девчонка кинулась в дом, бросив кошку. Та прыснула в кусты сирени.

Илья, приходя в себя, шумно вздохнул, помотал головой.

– Варька, так это что же… Митро дочка?

– М-гм… - вздохнула Варька. - Почти. Это же Маргитка. Забыл, что ли?

Ольги и Рябова дочь. Ты же её двух дней от роду на руках носил.

– Бог ты мой, - только и сумел выговорить Илья.

Варька потянула его за рукав, и он, неловко споткнувшись на пороге, вошёл за ней в дом. Сразу же из сеней они попали в большую нижнюю залу, у окна которой, как и семнадцать лет назад, стоял величественный рояль.

С первого взгляда Илье показалось, что тут и не изменилось ничего. Тот же продавленный диван с потёртым на подлокотниках бархатом, ряд стульев у стены, гитары, висящие на стенах с выгоревшими обоями. Вот только портрета над роялем раньше не было… С полотна на Илью смотрела молодая Настя в своём белом платье, чинно сидящая в кресле. Глаза, тёмные и большие, полные слёз, глядели в упор; казалось, вот-вот по смуглой щеке пробежит прозрачная капля.

– Взгляни… - тихо сказал Илья, оборачиваясь к жене.

– Вижу, - эхом отозвалась Настя. И добавила вполголоса что-то ещё, но этих слов Илья уже не услышал, потому что по всему дому захлопали двери, а по лестницам застучали каблуки.

"Смоляковы! Настя! Илья! Варька!" - доносилось отовсюду. Из дверей, с лестниц в залу вбегали цыгане - молодые, незнакомые. Стоя у порога, Илья молча смотрел на их удивлённые лица. Все - чужие, словно не в тот дом попал.

Неужто никого из прежних не осталось?

– Ага-а! - вдруг зарокотало с лестницы, и Илья, повернувшись, увидел массивную и весьма внушительную фигуру в красном повойнике и шали, торжественно спускающуюся по ступенькам. Те жалобно скрипели от каждого шага.

– Яв джиды, ромны[110], - с некоторой опаской сказал Илья.

– Илья! Голодранец таборный! Ты что, меня - меня! - не признаешь?! - раздался негодующий визг. И только по этому воплю Илья узнал Стешку Дмитриеву, первую на всю Живодёрку скандалистку, которую он помнил худющей, как тарань, и вообще-то терпеть не мог. Обрадовавшись хотя бы одному знакомому лицу, Илья шагнул было к ней, но в комнате внезапно сделалось тихо.

Смолкли, как один, даже дети, и стало отчётливо слышно чириканье воробьев на улице. Илья почувствовал, как пальцы Варьки сжимают его локоть. Он медленно, уже зная, в чём дело, обернулся.

Толпа цыган расступилась. К гостям не спеша, спокойно вышел седой цыган. Его невысокая фигура была по-молодому стройной, подтянутой. Острые чёрные глаза из-под сдвинутых бровей напрямую уткнулись в лицо Ильи.

– Явился? - не повышая голоса, спросил цыган.

– Яков Васильич… - тихо сказал Илья. И - словно не было всех этих лет, словно не шёл ему самому четвёртый десяток и не его семеро детей жались за спиной. Он снова почувствовал себя двадцатилетним щенком, до смерти боявшимся хоревода. Спас его короткий вздох за спиной.

– Дадо! - со слезами, отчаянно выкрикнула Настя.

Илья не успел удержать жену - она кинулась к отцу, упала на колени и прижалась к его сапогам. Толпа цыган ахнула. Кто-то отчётливо хлюпнул носом. За спиной Ильи прочувствованно высморкалась Варька. Лицо Якова Васильева стало растерянным.

– Настька… Сдурела? - севшим голосом сказал он. С трудом нагнулся, пытаясь поднять дочь, и по этому нескладному движению Илья заметил, как он всё-таки постарел. Настя поднялась, цепляясь за руку отца, тот взял в ладони её лицо - и вдруг сморщился, как от острой боли. Илья понял: увидел шрамы.

– Что это? Вот это - что?! - Сузившиеся глаза хоревода упёрлись в лицо Ильи. - Твоя работа, сукин сын?!

– Нет. - Он постарался ответить спокойно, но голос всё-таки дрогнул. Илья отвёл взгляд, уставился через плечо Якова Васильева на портрет. Спокойно подумал: всё, сейчас выгонит.

Яков Васильев посмотрел на дочь. Скользнул глазами по кучке внуков за спиной Ильи, задержался на неподвижном личике Дашки. Мельком глянул на бледную Варьку. Потёр пальцами подбородок. Медленно, словно нехотя выговорил:

– Ну, что же… Здравствуйте, что ли.

Ответить Илья не успел. Его вдруг хлопнули по спине так, что он чудом не полетел на пол, раздался радостный рёв, и прямо в лицо Илье оскалилась белозубая, узкоглазая, до слёз знакомая физиономия.

– Смоляко! Морэ! Ты или нет? Глазам не верю!

– Арапо-о-о! - завопил Илья, разом забыв про Якова Васильева. - Будь здоров, дорогой! Довелось-таки свидеться! Как же ты…

Договорить он не смог, потому что как раз в эту минуту с лестницы наконец спустилась Стешка. Барахтаясь в её мощных объятиях, Илья сумел только пропыхтеть:

– Да кто ж тебя, сестрица, откормил-то так на мою погибель?..

К вечеру Большой дом на Живодёрке был битком набит цыганами.

Новость о приезде семьи Смоляковых разлетелась по Москве в мгновение ока, и уже через час в дом Васильевых начали сходиться давние друзья. Помимо цыган, в комнату набились соседи с Живодёрки, те, кто семнадцать лет назад знал Настю Васильеву и Илюху Смолякова. Явились владелец доходного дома Маслишин, бакалейщик Прокофьич, старый и седой как лунь сапожник Федька и Даная Тихоновна, хозяйка публичного дома, давно бывшая в Большом доме своим человеком. С ней пришла племянница Анютка, хрупкая беленькая девочка лет пятнадцати, тут же пересевшая к молодым цыганкам и оживлённо застрекотавшая с ними. Цыгане сидели за столом, на диване, на стульях, на подоконниках и даже на полу, зал звенел от разговоров, смеха и звуков струн. На улице уже темнело, ветви сирени с едва пробившимися молодыми листочками лезли в открытое окно, пахло свежестью. Жена Митро зажгла керосиновые лампы, и по потолку задвигались тени. Сидя за столом вместе с цыганами, Илья смотрел, как Илона величественно движется по комнате от одной лампы к другой. В ней было добрых шесть пудов веса, в волосах, гладко убранных под платок, блестели седые нити, но похожие на вишни глаза живо и весело блестели из-под изогнутых бровей.

– Ну как, не жалеешь, что жену из болгар взял? - усмехнувшись, спросил Илья у сидящего рядом Митро. - Дурак, сказал бы мне, что на кочевой цыганке хочешь жениться, я бы тебе табун из своего табора привёл…

– Да иди ты, морэ! - смеясь, отмахивался Митро.

Илье казалось, что друг почти не изменился за эти годы. Несмотря на сорок пять лет, седины в буйных кудрях Арапо было мало, и лишь прибавилось морщин на лбу, да голос звучал твёрже: Варька говорила, что заправляет в хоре теперь Митро. Яков Васильич, которому уже было под семьдесят, всё реже и реже выезжал с хором в ресторан, а шумные пьянки ночь напролёт "на фатерах" у офицеров и купцов и вовсе были ему не под силу.

Хор Якова Васильева сильно помолодел. В солистах сейчас ходили сыновья и дочери тех, с кем Илья когда-то пел в ресторане. Из прежних остались только Стешка, бывшая теперь не столько певицей, сколько конвоиром при своих пяти дочерях, да братья Конаковы, поседевшие, но по-прежнему считающиеся лучшими гитаристами Москвы. Илья уже успел услышать, что Зина Хрустальная, бывшая королева жестокого романса, так и не вернулась в хор, оставшись содержанкой графа Воронина и родив ему шестерых детей, и что совсем недавно граф всё-таки женился на ней. Гришку Дмитриева десять лет назад зарезал, стащив с собственной жены, купец Расторгуев.