Дорогой длинною - Анастасия Дробина

На широких нарах, застеленных красным, протёртым до основы ковром, сидела Варька, а на полу - Кузьма, уткнувшийся в её колени. Варька, наклонившись, гладила его всклокоченную голову, что-то шептала. Они не заметили Ильи, который тихо отошёл в сени, огляделся и, увидев на полу сброшенное ночью Кузьмой ведро, как можно громче повесил его обратно на гвоздь. Звон разнёсся по всему дому, а Илья во весь голос чертыхнулся. Когда спустя минуту он, зевая, вошёл в кухню, Варька стояла спиной к нему у окна, а Кузьма, сгорбившись, сидел на нарах. На нём была вчерашняя, запачканная и залитая вином рубаха явно с чужого плеча. В вырезе был виден потемневший крест на медной цепочке. Ссадина под глазом набухла до густой синевы. Во встрёпанных волосах отчётливо виднелись белые нити. На вошедшего Илью он взглянул исподлобья и тотчас же опустил глаза.

Помедлив, протянул руку.

– Будь здоров, морэ. Вспомнил нас, надумал наконец приехать?

– Здравствуй, - откликнулся Илья и присел рядом.

Варька по-прежнему стояла у окна, Кузьма смотрел в пол и молчал, будто они расстались с Ильёй вчера, а не семнадцать лет назад. Илья уже пожалел о том, что вошёл на кухню, и был готов уйти, когда Кузьма вдруг заговорил:

– Ты вчера с Митро был иль показалось мне?

– Ну, я.

– Угу… - Кузьма ещё ниже опустил голову. - Ладно, морэ, чего отворачиваешься? То я не знаю, что ты думаешь. Что все вы думаете… Думаешь - вот, сидит тут пьянь подзаборная… Ума нет, совести нет, один кабак в голове…

– Ума нет - это верно, - буркнул Илья. Кузьма, не слушая, продолжал:

– Думаешь - из-за бабы цыган сломался… - Он криво усмехнулся, поскрёб руками волосы. - Что ж, я спорить не буду. Только, как думаешь, - может, из-за такой бабы и не грех?

Илья промолчал. Он плохо помнил Данку, которую видел последний раз давным-давно, ещё в таборе, на той проклятой свадьбе. Да, красивая была… Может, и сейчас что-нибудь от её красоты осталось, за тридцать ей должно быть. Конечно, красивая, но уж никак не лучше, например, Настьки. И другие были, тоже лучше. Однако вслух он говорить этого не стал и буркнул только:

– Ни одна из них того не стоит.

– Ну, не тебе говорить, не мне слушать, - проворчал Кузьма. - Помню я, что ты из-за Настьки творил.

– Так, морэ, мне двадцать лет было… - растерялся Илья.

– А мне, когда Данка ушла, - семнадцать. Да не об том разговор… - Кузьма, поморщившись, потёр кулаком лоб. - Господи, похмелиться, что ли?

– Похмелялся уж, - не оборачиваясь, сказала Варька.

Кузьма искоса взглянул на неё, отвернулся к стене. Через минуту глухо сказал:

– Говоришь - ни одна из них того не стоит? Да нет, морэ, такая - стоит.

Я её девчонкой сопливой взял, и она уже тогда, в пятнадцать лет, красавицей была. И ведь хорошо могли бы жить. Вот душой клянусь - до сих пор не пойму, почему она убежала!

Всё это Илья уже знал и чувствовал, что ничем хорошим разговор не кончится. А Кузьме, казалось, было всё равно, слушают его или нет.

– Наши ругались, говорили - за большой деньгой повелась… Шут её знает, может, и верно. Хотя и я на неё не жалел, в золоте ходила, в шелку… Наши-то после этого и здороваться с ней перестали, на улице встретят - на другой тротуар переходили, вот как. А я.. мне… Да бог ты мой, я у "Яра" все ночи просиживал, чтобы только посмотреть на неё! - вдруг вырвалось у Кузьмы, и у Ильи мороз пробежал по спине от его голоса. Он уже привстал было, чтобы уйти, не выдумывая причины, но Варька от окна сделала ему отчаянный знак, и он опустился на место.

– Только взглянуть! Как будто она не жена моя! Как будто не цыганка, а царица небесная! Каждую ночь смотрел, как она с господами в тройки садится…

Выть хотелось, а я смотрел, потому что… - Кузьма махнул рукой, смешался, хрипло закончил: - Потому что будь она неладна, эта жизнь…

Илья молча смотрел в стену.

– А сейчас и этого нет. Сейчас она - барыня. В Крестовоздвиженском живёт, своим домом. Про меня, знамо дело, и не думает. У "Яра" сколько раз нос к носу сталкивались - мимо проходила. И ведь в самом деле не узнавала, не притворялась! Посмотрит, как на голое место, и дальше себе идёт, стерва такая!

С Навроцким этим шестой год живёт, чтоб его…

– Замуж за гаджа вышла? - удивился Илья.

– Нет, так живёт. Нужна она ему - замуж… Он ведь, лепёшка кобылья, подошвы её не стоит! Картёжник, шулер, вся Москва его знает, в долгах с головы до ног. Как подумаю об этом - в глазах темно! Вот ей-богу, напьюсь как-нибудь и убью…

– Данку?

– Навроцкого… Её - нет. Её не могу. Раньше хотел, но… не могу. - На скулах Кузьмы задёргались комки. - Если бы она с ним хоть хорошо жила, Илья!

Да ведь ему деньги её нужны, золотишко, больше ничего! Все про это знают, и она тоже, а вот поди ж ты…

– Так, может, и слава богу, морэ, а? - осторожно сказал Илья. - Бросит он её, она и…

– Что, думаешь, ко мне вернётся? - Кузьма хрипло рассмеялся, не поднимая глаз. - И что увидит? Вот это, на что ты сейчас смотришь? И не смотришь даже, отворачиваешься, чтоб не стошнило… А вы ведь с Варькой знали, морэ… - голос Кузьмы вдруг потяжелел, - Ты ведь про неё всё знал, верно? Вы ведь родня, кочевали вместе. Мне уж потом цыгане рассказали, что никакая она не вдова была, а просто потаскуха, её муж сразу после свадьбы вышвырнул. Ты ведь знал?

– Откуда мне знать было, ты рехнулся?! - не сдержавшись, заорал Илья. – Я же ещё до её свадьбы из Москвы уехал! И потом носа моего тут не было!

– Пусть так… а сестра вот твоя знала. У неё на глазах всё было. Могла бы и сказать по-родственному. Может, по-другому бы всё пошло. - Впервые за весь разговор Кузьма повернулся к Илье. Нехорошо, жёстко усмехнулся. - Я понимаю… Вы, конечно, таборные, концы друг у друга хороните, но… могла бы и сказать твоя сестра.

Илья молчал.

– Так что, Илья, думай себе, что хочешь, но не тебе меня судить. Вроде ничем ты меня не лучше - а повезло в жизни кругом. За жену твою весь хор девок отдать не жалко. Детей твоих ещё не видал, но говорят, хорошие. А раз так… Сытый голодного не разумеет.

Кузьма поднялся, вышел. Хлопнула дверь в сенях. Илья сидел на нарах, глядя в пол. Сзади к нему подошла Варька.

– Ты… ты, пожалуйста, не сердись на него, - сдавленно сказала она, и Илья понял, что сестра плачет. - Стыдно ему, а показать не хочет, вот и кидается на людей. На меня вон утром тоже орал…

– Угу… А ты ему сопли вытирала, вместо чтоб по морде надавать. Видел я.

– Да брось… Он о тебе сколько раз вспоминал, всё ждал, что свидитесь, а ты его вон каким вчера увидел… Думаешь, ему сейчас хорошо? Не сердись, Илья.

– Много чести. - мрачно сказал Илья, отворачиваясь к окну. - Ну надо ж так было… Столько лет, дэвлалэ! Из-за курвы! И прав Кузьма, между прочим!

Рассказала бы ты ему тогда, кто она, Данка-то, - авось, не случилось бы ничего. Кого ты пожалела, дура?!

Всхлипнув, Варька зарыдала в голос. Растерявшись, Илья тронул было её за плечо, но она, не поворачиваясь, обеими руками отмахнулась от него.

Пожав плечами, Илья встал, вышел.

У открытой двери на улицу стояли Кузьма и Митро. Последний что-то тихо и зло говорил, стуча кулаком по дверному косяку. Кузьма молчал, смотрел себе под ноги. Наконец Митро сплюнул, умолк, обнял упирающегося Кузьму за плечи и потащил его на залитый солнцем двор. Дверь за цыганами захлопнулась, и в доме снова воцарилась звенящая утренняя тишина.

Вечером должны были ехать в ресторан. Целый день Илья наблюдал за сборами жены и дочери. Настя подгоняла на себя и Дашку городские платья, которых не носила бог знает сколько лет, укладывала дочери причёску, хваталась то за иглу, то за шкатулку с украшениями, то за гитару, и в глазах её мелькал давно забытый блеск, которого Илья уже и не думал вновь увидеть у жены. Дашке, казалось, было всё равно, хотя материю нового платья она ощупывала с интересом. В комнату то и дело вбегала Маргитка, лезла помогать Насте, тараторила о последних фасонах, размахивала модным журналом, завистливо щёлкала языком, глядя на распущенные Дашкины волосы.

Изредка Илья ловил на себе её пристальный взгляд. Казалось, девчонка хочет о чём-то спросить. Но едва заметив, что Илья смотрит на неё, Маргитка быстро отворачивалась и продолжала трещать о модах.

В девятом часу вечера все собрались внизу, в большом зале. Илья сидел на диване, настраивал гитару, следил за входящими цыганами и цыганками.

Маргитка явилась последней, сбежав по лестнице со второго этажа.

– Мама! Где моя шаль с кистями?! - завопила она на весь дом. Поймав взгляд Ильи, осеклась, нахмурила густые, как у мужчины, брови. А он не сразу сумел отвести глаза, поражённый её нарядом. Семнадцать лет назад хоровые цыганки одевались на выступление в ресторан по-русски, в шёлковые и атласные платья, поверх которых накидывали цветные шали, волосы укладывали в высокие причёски, украшали себя жемчужными ожерельями до пояса, дорогими брошами. А Маргитка сейчас стояла на ступеньке лестницы одетая как таборная цыганка-болгарка. Длинная красная юбка с оборкой была сшита из лёгкого шёлка, кофта с широкими рукавами, какие Илья видел в котлярских таборах, была подобрана в тон. В косы её были вплетены мелкие монетки, и на шее висели мониста. Такого, однако, не было и у котляров: Илья знал, что мониста могли носить только замужние женщины.