Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Будучи в Ленинграде, я впервые встретился с тётей Фримой и её милой дочерью Фанечкой. Они жили на улице Красная, недалеко от площади Труда в одной комнате большой коммунальной квартиры, в которой проживало около десяти семей и на всех была общая кухня, и один туалет. Её муж Исаак Павлович, известный в Ленинграде инженер, к тому времени умер, и она жила с дочерью Фаней. Старший сын её Муня, талантливый учёный, ставший соавтором ряда уникальных монографий, вот уже несколько лет не мог защитить диссертацию из-за своей неблагозвучной фамилии Эйдельштейн, и работал в скромной должности научного сотрудника.

Фанечка была ровесницей нашего Зюни. Она блестяще закончила ленинградский университет и могла бы рассчитывать на хорошую научную карьеру, но по той же причине, что и Муня, довольствовалась многие годы такой же должностью научного сотрудника.

О тёте Фриме у меня и до знакомства с ней сложилось мнение, как о добром, отзывчивом и благородном человеке, но общение с ней в течение нескольких дней в её ленинградской квартире, создало новый образ этой удивительной и редкой натуры. Она оказалась высоко образованным и интеллигентным человеком, большим знатоком и любителем искусства, литературы, музыки. Мне доставляло огромное удовольствие быть рядом с ней, слушать её интересные рассказы об Исааке Павловиче, с которым она имела удовольствие прожить несколько десятков лет счастливой семейной жизни; о трудных годах войны, которые провела в далёком Ташкенте; о детях, судьба которых заботила её теперь, на старости лет, не меньше, чем раньше, когда они были маленькими. Очень тепло тётя Фрима вспоминала наших родителей, которых хорошо знала и восхищалась ими до сих пор.

Наверное, не только мне было интересно общаться с Фримой Ефимовной. В этом можно было убедиться по тому, как часто её навещали многочисленные друзья и просто знакомые, с которыми она дружила ещё с довоенных лет. Они нередко допоздна засиживались у неё за чашкой чая, обсуждая разные интересующие их темы.

Я был рад возможности общения с тётей Фримой и пригласил её и Фанечку приехать к нам в гости на отдых в Белоруссию.

Месяц учёбы в Ленинграде оставил не только много приятных незабываемых впечатлений, но оказался весьма важным в моём становлении, как инженера и специалиста мясной промышленности.

16

В Оршу вернулся в воскресенье, что позволило весь выходной провести в семье с моими милыми малышами, которых целый месяц не видел и за которыми, как и за Анечкой, ужасно соскучился. Нужно сказать, что с мальчиками мы и без моих нередких командировок не часто виделись. Я уходил на работу, когда они ещё спали и возвращался домой, когда они либо уже спали, либо готовились к тому. Даже в выходные дни, которые тогда были только раз в неделю, редко удавалось целый день побыть дома. Обычно в эти дни проводились ремонтные работы и меня часто вызывали в цех для решения возникающих вопросов.

Забегая вперёд скажу, что так было не только в Орше. Так продолжалось всю мою трудовую жизнь. Я всё надеялся, что со временем мои служебные дела наладятся, войдут в нормальный ритм и я смогу иметь достаточно свободного времени, чтобы уделить должное внимание семье, а может быть что-нибудь останется ещё для личного досуга и интересных занятий, вроде шахмат, рыбалки, охоты, спорта или туризма.

К сожалению, моим надеждам не суждено было сбыться. Почти вся жизнь прошла в работе. К стыду своему я не только не находил времени на воспитание детей и, тем более, на интересный досуг, но даже не исполнял таких своих обязанностей по дому, как заготовку топлива, пилку и колку дров, ремонт домашней утвари и многое другое, что должен делать мужчина в семье. Вместо меня это обычно делали другие люди, а некоторую мужскую работу выполняла Анечка и научилась делать её потом лучше меня. До сих пор мучает совесть, что получив хорошую техническую подготовку в институте, обладая инженерной смекалкой, позволявшей часто на ходу находить решения сложных производственных проблем, владея способностью к разработке технических решений на уровне изобретений, я так и не нашел времени научиться работать молотком, зубилом, топором, пилой. До войны меня этому не научили, в войну это делать не пришлось, а после войны этому научиться помешала другая работа, которая поглощала всё моё время и силы.

Но главное, что отняла у меня та большая работа и о чём я до сих пор более всего жалею, это возможность достаточного общения с детьми и их воспитания.

В этом я в вечном долгу перед ними и перед всей нашей семьёй. О долге этом я никогда не забывал и не раз давал клятвенные обещания восполнить упущенное. К великому моему сожалению выполнить эти обещания я так до глубокой старости, по крайней мере до тех пор пока дети в этом нуждались, не смог. Сознание невыполненного перед детьми долга всегда угнетало меня, и грех этот останется со мной до конца жизни.

А вот то воскресенье, когда никто еще не знал о моём возвращении из Ленинграда и поэтому не беспокоил служебными делами, удалось полностью посвятить семье и моим милым мальчикам. Им уже исполнилось девять месяцев и я только теперь заметил как здорово они подросли и окрепли. Мишка был крупнее и сильнее Вовки и, наверное, поэтому его часто обижал. Мама Рета предупреждала, что теперь они нуждаются в постоянном надзоре и большем внимании, ибо уже могут нанести один другому увечье или травму.

Я привёз им массу игрушек, много одежды и обуви, истратив на это большую часть своих командировочных. Среди достопримечательностей Ленинграда был, конечно, огромный магазин «Детский мир», которому я отдал целое воскресенье и где пришлось выстоять несколько многочасовых очередей чтобы купить подарки своим малышам. Мне тогда казалось, что я достиг в этом больших успехов, но, как потом оказалось, не все мои покупки были в пору ребятам. Им ещё долго пришлось ждать возможности воспользоваться ими. Тем не менее они были рады подаркам, и вместе с ними ликовали и мы, взрослые.

Дети спали валетом в одной кроватке, которую для них соорудили в механической мастерской комбината, и постоянно сохранялась опасность избиения друг друга ножками. Вовке нельзя было позволять плакать, так как он болел спазмофилией и при плаче у него прерывалось дыхание, что вызывало у нас большую тревогу и волнения.

Поскольку Анечка буквально через месяц после родов пошла на работу, основные функции по уходу и надзору за детьми в первые месяцы их жизни легли на плечи бабушки. Нельзя сказать, что это пришлось по вкусу дедушке. Никак нет. Более того, мы получали неоднократные предупреждения от деда Абрама о запрещении им своей жене выполнять обязанности няни. Он утверждал, что имеет приоритетное право на свою жену и она обязана в первую очередь ухаживать за ним, а потом уже за внуками, а поскольку обеспечить обе эти функции она не в состоянии, мы обязаны решить проблему ухода за нашими детьми собственными силами и средствами. Нельзя сказать, что дед Абрам не любил своих внуков. Он по-своему их любил и даже гордился ими. Как только они начали произносить какие-то членораздельные звуки, он приложил много усилий, чтобы научить их произнести по еврейски: «Их бин а ид!», то есть подтверждать своё еврейское происхождение. И представьте себе - он этого добился, когда им ещё и года от роду не было. Дед Абрам заставлял их повторять эту фразу, как только в доме появлялся новый человек. Однако, всё это не мешало ему требовать от мамы Реты готовить для него еврейскую пищу, соблюдая субботу и праздники, ежедневно стирать и гладить свежую рубашку, обеспечивать весь остальной сервис по уходу за ним без каких-либо исключений и маме Рете стало невмоготу совмещать обязанности по уходу за мужем и внуками. Мы были вынуждены отдать детей в детские ясли, что были при мясокомбинате, рядом с нашим домом.