Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Складывалось положение при котором работники, получающие мизерную зарплату, обойтись без куска мяса или кольца колбасы, вынесенных с комбината, практически не могли, ибо в таком случае их семьи оставались голодными. В то же время они подвергались большому риску быть уличёнными в хищении, за что могли не только лишиться работы, но и подвергнуться уголовному наказанию. И всё же рисковали и, уходя домой, что-нибудь умудрялись припрятать под одеждой. Для уменьшения риска подкупали охранников деньгами или частью вынесенных продуктов, нанимались осведомителями в милицию, но всё это не давало абсолютной гарантии. Некоторых задерживали и они становились жертвами жестокого Сталинского закона, а большинство других всё же выносили продукцию через проходную. Так продолжалось годами. Материально-ответственные лица в других производственных цехах к этому приспособились и, пользуясь резервами, заложенными в нормах выхода продукции и нормативах естественной убыли, как-то сводили концы с концами, не допуская крупных недостач.

Хуже дело обстояло в консервном цехе. Здесь скрыть недостачу было труднее из-за автоматического учёта банок и жёстких нормативов их выхода. Это мы усвоили с первых дней работы и, опасаясь недостачи консервов, жёстко контролировали передачу продукции на склад. Исключили допуск посторонних лиц. Ежемесячно проводили тщательные инвентаризации в отделениях цеха и на складе. Нельзя сказать, что эти и другие меры принятые нами, исключили хищения в цехе. Сделать это было просто невозможно. Когда рабочие уносили с собой кусок мяса или банку жира, то это можно было, как и в других цехах, скрыть за счёт нормативов выходов, а сохранность консервов нам всё же удавалось обеспечить.

Многому мы были обязаны своим рабочим, которые хорошо к нам относились и знали об уголовной ответственности, которая угрожала нам при недостаче на складе готовой продукции. Они хорошо понимали, что частая смена руководителей производственных цехов, большинство из которых попадали на скамью подсудимых, ни к чему хорошему привести не могла и искренне стремились этого не допустить, В нашем случае, наверное, сказывалась и жалость к двум молодым инженерам, которые трудились на совесть, стремясь сделать всё как можно лучше для цеха и его работников. Как бы там ни было, но в течении первого года работы недостач в цехе и на складе не было.

В то же время в других цехах и в целом на комбинате положение с сохранностью собственности продолжало ухудшаться в результате чего были освобождены от занимаемых должностей начальники колбасного цеха и холодильника, на которых было заведено уголовное дело, а директор комбината Поляков был переведен на другую работу и избежал уголовной ответственности только благодаря поддержке горкома партии, который его на эту должность направил.

Старожилы здесь уже привыкли к частым сменам руководства, а я с нетерпением ждал назначения нового директора. Несмотря на то, что Поляков не был специалистом мясной промышленности и поэтому с ним трудно было решать многие специфические вопросы работы консервного цеха, я искренне сожалел об его уходе, ибо человек он был порядочный и много доброго для меня сделал. В течении года работы с ним не заметил каких-либо последствий из-за моего еврейского происхождения. В то время, когда в Белоруссии, как и в других республиках Союза набирал силу антисемитизм, и евреев повсеместно преследовали, недооценивать этого было нельзя.

Каково же было моё удивление, когда я узнал, что директором комбината назначен Илья Григорьевич Уткин, чье еврейское происхождение не вызывало никакого сомнения. Такие отклонения от принятых тогда принципов подбора кадров иногда допускались в случаях, когда национальные кадры с безупречным партийным и социальным статусом не в состоянии были обеспечить важные государственные или производственные участки работы.

Весть о назначении Уткина директором была встречена на комбинате почти единодушным одобрением. Многие помнили его с довоенных лет, когда он работал здесь главным инженером. Тогда комбинат находился в ведении Союзного наркомата и обеспечивался грамотными и инициативными руководителями. В бытность его работы главным инженером, предприятие достигло хороших показателей в работе и считалось лучшим не только в Белоруссии, но и передовым во всей отрасли. Илья Григорьевич запомнился старожилам высокой трудоспособностью, эрудицией, требовательностью и справедливым отношением к людям. Он был уже в зрелом возрасте и имел большой опыт работы в мясной промышленности. Ещё в двадцатые годы закончил пищевой техникум, а позднее заочно учился в Московском мясомолочном институте, где получил диплом инженера. В 1941-ом году, несмотря на непризывной возраст, добровольно ушёл в армию, прослужил всю войну и был награждён многими правительственными наградами.

После войны Уткин работал главным инженером на ряде предприятий мясомолпрома России и теперь был рекомендован на должность директора в Оршу. Союзное министерство (так с недавнего времени стал называться наркомат) направило его сюда, наверное, потому, что с нового года Оршанский мясоконсервный комбинат вновь должен был перейти в Союзное подчинение.

В связи с назначением нового директора и предстоящей через несколько месяцев передачей комбината в подчинение Москвы ожидались большие перемены на предприятии, а также в моей жизни и работе.

12

После отъезда Мани и Изи из Одессы я не терял с ними связь и мы переписывались довольно часто. В начале тон их писем был довольно бодрым и они, вроде, всем были довольны. Изя, как и намечалось, поступил на первый курс исторического факультета Туркменского госуниверситета, а Маня продолжала преподавать историю в школе, где по-прежнемуу пользовалась авторитетом. Жизнь в Ашхабаде была намного дешевле, чем в Одессе, и там меньше чувствовался дефицит на многие промышленные и продовольственные товары. Город продолжал строиться и хорошел с каждым днём.

Однако, со временем, оптимистический настрой Изи сменился явно выраженной грустью по Одессе и всему тому, что было для него там так любо и дорого. Скучал он и за своей девушкой Мартой, к которой, как теперь выяснилось, он испытывал глубокие чувства. Оказалось, что и друзей таких, какие были там, у него здесь не было. В общем Изя не скрывал своего желания вернуться в Одессу и как можно скорее. Маня, хоть поначалу и возражала против его отъезда из Ашхабада, была, наконец, вынуждена согласиться с его намерениями, признав возможным жить какое-то время вдали друг от друга. Она просила помочь Изе с переводом в Одесский госуниверситет и поддержать его с помощью наших друзей и знакомых во время обустройства на новом месте.