В борьбе с большевизмом - Павел Рафаилович Бермондт-Авалов

в окрестных с Киевом деревнях. Да и не будь подобного настроения – что делать с необученными, недисциплинированными людьми, обучать их некогда, а вести в бой необученными – и преступно и глупо. Если бы дело еще шло о защите города от большевиков, или о спасении Родины, то что делать, – но все склоняется к тому, что Скоропадский только думает о спасении своего положения и для этого готов пожертвовать и добровольческими дружинами, и призванными обывателями. Что такое петлюровцы – не знаю, но по слухам у него много старых солдат, следовательно должна быть кой-какая дисциплина, лишь бы он сумел справиться с теми бандами, которые примкнули к его войскам и удержать их от грабежа и насилия. О том, чтобы отстоять город – и думать нечего, т. к. по дошедшим до меня слухам из штаба, там стоит полная растерянность и кажется вся деятельность выражается в том, что составляются штаты для будущих формирований целых армий и корпусов, хотя, конечно, никто в эти формирования не верит.

Мои хозяева, милые, гостеприимные Коптеловы, сильно тревожатся, особенно их больше и больше озабочивает мое присутствие в их доме, это заметно, хотя они сами об этом тщательно умалчивают. Делать нечего – пора мне искать квартиру, надо переезжать в помещение, занятое до сих пор в гостинице “Прага” под бюро Северной армии.

12 декабря. Сегодня, вернувшиеся из штаба офицеры, а также Катенин, Добрынский и другие передали мне, что войска Петлюры все ближе подступают в Киеву. О том, что им дали отрезать все пути сообщения, можно догадаться и по другим признакам, например по прекращению подвоза в Киев всяких съестных припасов, ибо фунт масла, стоивший 20 руб. три дня тому назад стоил уже 50 р., а со вчерашнего дня его и совсем нет, то же делается и с другими продуктами. На мой вопрос, что же делает гетман, Долгоруков мне ответил “да ничего”, потерял, очевидно, голову, сидит в заседаниях и совещается, – прибывшие же из штаба смеясь рассказали мне, что они присутствовали при споре, сколько дать фуражных денег генерал-инспектору кавалерии – на пять или на семь лошадей. Для меня не составляет никакого сомнения, что Петлюра войдет в город, когда захочет, так как на западном фронте на расстоянии 20 верст от Днепра стоит около 3 тысяч чел., да и то таких, из которых ежедневно многие бросают оружие и бегут или обратно в Киев, или к Петлюре. В офицерские дружины записано не менее шести-восьми тысяч человек, но вытащить на позиции удалось не более трех, из которых также ежедневно многие дезертируют. Вот что касается настроения и боеспособности войск. Обстановка же с каждым днем, при замерзании Днепра и увеличении фронта вдвое, осложняется, а начальство показало свою полную несостоятельность.

Мне в гостинцу “Прагу” уже переезжать нельзя, так как туда в первую очередь ворвутся банды, решил сегодня вечером попросить гостеприимства у Славинского. Мне предлагают переехать в какое-нибудь консульство, или за немецкие рогатки, но мне как-то противно искать у них защиты. Боюсь я попасться в руки какой-нибудь банды, которая могла бы издеваться над моей личностью, тогда придется пустить себе пулю в лоб, а если арестуют войска регулярные, то полагаю, меня, как не занимавшегося политикой, скоро выпустят.

13 декабря, утром, узнал, что офицерские дружины отступают и сильно поредели, не от потерь, а от дезертиров. Немцы ведут какую-то двойную игру. Сегодня, например, одна немецкая рота обезоружена петлюровцами на фронте и они же взяли немецкую батарею, сдавшуюся без сопротивления. Мичман Владимиров приезжал из штаба и сообщил, что там совсем потеряли головы и, несмотря на то, что петлюровцы потеснили добровольческие части от Нежина к Киеву, отрезали железную дорогу от Полтавы и наступают в этом направлении, князь Долгоруков заседает в Совете Министров, советуется с Гетманом и в военном отношении ничего не делает. Несмотря на назначение после меня инспектора кавалерии и инспектора артиллерии, войск на позиции не прибавилось, существует только тот полуэскадрон, который был сформирован при мне и те 22 орудия, которые я формировал в шесть дней, когда я был у власти: за 12 дней же ничего к этому не нашли возможным и нужным прибавить. Как только наш генерал займет какой-нибудь высший пост, он тотчас же воображает себя политиком, бросает свое прямое военное дело и занимается какими-то высшими соображениями, вроде разработки штатов для армии и фронта, увеличивает свой штат до неимоверных размеров и обсуждает политические положения, делает невозможные предположения в чуждой ему области, на что уходит все его время.

В три часа дня пошел с полковником Пантелеевым пообедать в ресторан “Континенталь” и послал его за получением денег Северной армии 700 000 рубл., которые неосторожно было бы хранить в банке, ввиду несомненного скорого входа петлюровцев в город. Деньги эти вложены в банк сенатором Туган-Барановским, но он их боится вынуть, т. к. уверяет, что за ним следят, остальные деньги из отпущенных трех миллионов тот же Туган-Барановский запрятал куда-то, боюсь, как бы они не пропали, а их должно быть более 1 миллиона. Обещанные Советом Министров Долгорукому 25 миллионов не отпускаются, меня и Совет обороны водят за нос и кормят обещаниями, а денег, конечно, не дадут. Пообедав, я зашел к старику Бибикову, которого застал одного, и посидев у него полчаса, отправился к Слонимскому, где меня встретила редко милая дельная и приветливая его жена Maрия Андреевна, состоящая во многих благотворительных обществах председательницей и делающая не жалея своих сил много добра. Сама она уверяет, что она не дама, a хороший товарищ, и думаю, что она определила себя правильно. Меня удивило, что Слонимский женился на сравнительно для него старой и не особенно красивой женщине, но, узнав ее, понял, что в ней Александр Владимирович искал не женщину, а верного, преданного, прямого человека, что в его теперешнем положении затравленного зверя особенно ценно найти. Провел я ночь на диване хорошо и спокойно, но всю ночь до утра раздавалась сильная канонада, которая, как мне казалось, еще усилилась к восьми часам утра и как будто приближалась к городу.

14 декабря. Сегодня утром я узнал, что арсенал и военное министерство уже заняты неприятелем и что офицерские дружины отступили в город. Стрельба слышится невдалеке. Слонимский пошел на разведку, меня не выпускают из дома мои милые ординарцы. Часов в одиннадцать мне передали в телефон, что кн. Долгоруков очень просит меня зайти в штаб. Выйдя на Банковскую улицу, я у ее угла увидел разбросанные поперек всей улице дрова, долженствовавшие изображать баррикаду, а возле них толпу мальчиков в военных и кадетских мундирах, изображавших жалкую воинскую часть, призванную защищать жалкую баррикаду в