Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

редко, но Зина всегда, особенно в последний год, помнила об этом и, безусловно солируя в их супружеском дуэте, за пресловутую красную черту старалась не переступать. Тем более что печальный опыт поимела она в первом своём, до Груздева, браке.

Помнить-то помнила, но, при характере своём переменчивом и раздражительном (гинеколог всё-таки), нередко забывалась она, да так, случалось, забывалась, что сама потом жалела. Потому, может, что знала она: есть на её чаше весов такая гиря, какую ничем не перевесить? Но правильней бы тут сказать не «знала», а «предполагала» (сомнения порой, особенно в последний год, всё чаще одолевали). Тоже история в супружеской жизни, каким счёта нет, и Груздев здесь далеко не исключение. Очень любил Боря своих ребятишек, жизни своей без них не представлял себе. Из великого множества тех отцов (женщин, кстати, тоже), кто ради детей на самую негожую жизнь согласятся. Не последнюю, надо сказать, роль частенько играет тут и квартирный вопрос, многих стопорящий (чтобы уйти, надо ведь иметь ещё куда уйти), но как раз это для Бори Груздева неодолимой преградой вряд ли стало бы, не тот был человек (или всё же тот, просто раньше случая экстремального чтобы проверить это, не выпадало? Что знаем мы о себе?).

Но. Был у Бори Груздева один такой взгляд, который Зина всего несколько раз за семнадцать лет наблюдала и которого по-настоящему опасалась. Сам Боря, кстати сказать, даже не подозревал, что обладает таковым. А Зина как раз не подозревала, а знала. Знала, что если в ту же секунду не нажмёт на тормоза, последствия могут быть самыми плачевными: Боря ни перед чем не остановится, до любой крайности дойдёт (ну, может дойти, это мало что в принципе меняет).

Ну вот, самая тягостная и неудобоваримая часть рассказа позади осталась, почти со всеми главными героями читатель познакомился, можно переходить непосредственно к сути повествования. А ведь не сказано ещё было о самом (возможно) главном. О самом сокровенном. И не знаю даже, как бы половчей к этому подступиться, больно уж тема деликатная (во всяком случае, для этой истории). Хотя, с другой стороны, ситуаций таких – сплошь и рядом, мало кому избежать их удавалось.

Короче, была у Бори любовница. Хорошо ли это, плохо ли, но была. Впрочем, тот это случай, когда слова «хорошо» и «плохо» первозданные значения свои утрачивают. Зависят они от такого множества подлежащих, сказуемых, прилагательных и прочих главных и второстепенных членов предложения, что разобраться в этом никакому Фрейду не под силу. И это ещё с какой (чьей) стороны поглядеть. Кому-то, может, хорошо, кому-то плохо, а вообще-то для всех почти – судьба или не судьба. Как повезёт или куда вывезет.

Опять заблудился. Господи, помоги же мне приступить наконец к рассказу, не надоедать и самому себе, и воображаемому (почему-то сразу это слово забыл сказать, можно подумать, что непременно будет он у меня, как же, разбежался!) читателю зудением прописных истин. Кому и для чего зужу? Истинами этими нынче полки всех книжных магазинов (киосков, лотков, прилавков) под завязку забиты, издательско-сексуальная, можно сказать, революция. К тому же сериалы все самозабвенно смотрят, очень способствует. Но если б только это. Ведь сколько же лет (столетий) полчища всякого рода литературных и окололитературных деятелей долдонят неугомонным сочинителям, что читатель наш не дурак, разжёвывать ему ничего не надо, он сам во всём прекрасно разберётся. Да вот же беда – ну никак не избавиться от этой подлой мыслишки: а вдруг не разберётся или не так разберётся? Вот мне, к примеру, со всякими читателями встречаться доводилось, понасмотрелся и понаслышался (ну вот, доигрался, теперь те же девять из десяти обидятся, дальше читать не станут). И все мои авторские притязания коту (или псу, не помню уже, как правильно) под хвост, а ведь не для себя же пишешь, в конце-то концов, для него (воображаемого) стараешься, как лучше ведь хочешь.

И как тут быть (или не быть)? Написал вот: «была у Бори любовница». Это же очень сильный посыл, на любовных треугольниках (многоугольниках) девять романов из десяти (имеются в виду эти романы, а не те) зиждятся. Что значит «была»? Давно ли была, почему была, зачем была, какой была, как была – ну разве можно одним этим словом ограничиться, читатель-де сам по ходу разберётся, ты только накропай как следует? А если, повторюсь, не так разберётся? Взять, к примеру, хоть этот случай. Ведь почти уверен я, что большинство тех воображаемых уверились уже, что Боря Груздев не только человек хороший (котёнок), достойный (характер, взгляд), детишек своих самозабвенно любит. Положительный герой. Зина же – плохая. Герой отрицательный. Причем, плохая не только характером и повадками, но и параметрами (170 на 81), да и гинеколог она, это, откровенно сказать, на большого любителя. Может такая Зина, тем более в неудачном браке уже побывавшая и в преддверии климакса находящаяся, так уж любить своего мужа Борю, тем более после семнадцати лет? По всем читательским раскладам – едва ли. А фельдшер Боря гинеколога Зинаиду Тимофеевну после стольких же лет? И что вообще такое любовь, в том числе и между многолетними супругами? Мне что же, опять варианты расписывать, скобки множить, подозревать воображаемого читателя в неполной (сомнительной) осведомленности? Да, была у меня чуть раньше наводящая мысль, что Боря Груздев не из тех, кто может предать детей. И вовсе не обязательно, что любовница – любимая женщина. Сможет ли он, положительный герой, наступить себе на горло или на что-нибудь другое? Детям его: Вере – шестнадцать, Денису – двенадцать. Много это или мало? Для чего много или мало?

Сейчас взывать начну (потакать). Читатель мой воображаемый, ты где? Не сбежал ещё? Хватает ли ещё у тебя терпения вязнуть в этом многословии? Не удручает, не раздражает ли тебя, что автор умудряется ничего толком ни объяснить, ни прояснить, истратив уже столько слов? Может, остался ещё со мной ты лишь потому, что заинтригован появлением в начале повествования несчастного котёнка (зачем-то же понадобилось это автору)? Или захотел всё-таки разузнать побольше о Бориной любовнице, любопытно ведь. Хотелось бы мне из писательского любопытства разделить всех не сбежавших на, условно говоря, «животнолюбов» и «адюльтерщиков», поглядеть, каким будет читательское соотношение, но пересилю себя, не доставлю себе (им) такого удовольствия (почему удовольствия? Какое тут может быть удовольствие? Блажь какая-то). Разве что повод задуматься, кому из них отдать предпочтение в дальнейшем изложении? Но вовремя вспомнил, что рассказ мой всё-таки называется «Котёнок», а не «Любовница». Не исключено, вообще-то, что и