Избранное - Меша Селимович

Мы вышли на улицу.

Я пригласил его к себе. Мы с женой люди простые, сказал я, и в меру наших сил постараемся, чтоб ему было приятно. Я умолчал, что решил позвать его как-нибудь пообедать, это ему необходимо, похоже, он не часто ест.

Постепенно за разговором я совсем забыл про настороженность, с которой его встретил.

Удивительный юноша! Из него выйдет прекрасный человек, если он не добьется своего, ужасный — если добьется. Он будет гордиться чистотой своих помыслов и тогда, когда они давно уже будут запятнаны. Сейчас он против насилия — во имя свободы он прибегнет к нему. Сейчас он за свободу — во имя власти он задушит ее. Он будет яростно бороться за свои убеждения, считая их верхом благородства, не чувствуя, что они уже стали бесчеловечными. Он станет злейшим врагом для себя самого, каким он был прежде, но тем не менее как дорогую реликвию будет хранить потускневший образ своего былого одушевления. А если его постигнет неудача, как и многих других до него, если теперешние его приверженцы станут ему поперек дороги, страдание возвысит его в глазах людей еще больше, чем победа. В памяти сохранятся волнующие воспоминания о великой жертве и невоплотившейся мечте. И как ни странно, это лучшее, что может сделать человек: пойти на приступ и не одолеть.

Ведь тогда остается мечта и вера, что желанный рай когда-нибудь наступит, а с такой мечтой легче жить. Если люди разочаровываются в пророках, их мечты тускнеют. Пророки должны умирать раньше осуществления своих пророчеств. Хватит того, что они еще раз воспламенили старую надежду. Зачем же гасить ее разочарованием? Видно, надо пройти векам, чтоб в душах людей накопилось побольше этой незапятнанной красоты, и тогда, очистившись, они осуществят свою извечную мечту.

Отрезвил меня хлынувший дождь, он выбил из моей головы путаные мысли, которыми я оборонялся от чужого одушевления.

Я побежал домой, решив не пережидать дождя. Но тут же пожалел, так как вдруг увидел под стрехой сердара Авдагу. Я собрался было вернуться, ни к чему мне встречаться с ним, и плевать мне, если он подумает, что я его избегаю.

Я остановился, потом пошел дальше, глядя на него, как кролик на удава.

Он встретил меня ласково:

— Зачастил ты в библиотеку.

— Мерхаба, Авдага!

— Каждый день тебя там вижу.

— Времени свободного много. Да и у тебя, видно, тоже.

— Я не знал, что ты дружишь с Рамизом.

— Сегодня первый раз встретились,— солгал я.

— Первый раз? О чем говорили?

Я рассказал ему о семье Рамиза, о его девушке, о его желании иметь настоящих друзей — словом, о том, что в глазах Авдаги несусветная чушь.

— И больше ни о чем?

— А о чем мы еще должны разговаривать?

— О чем он в мечети говорит, не поминал?

— Я не знаю, о чем он говорит в мечети. А что?

— Да так.

Струйки дождя стекают по его носу. По моему, конечно, тоже. На душе полегчало, страх прошел, уж слишком вид у него потешный.

— Авдага, какая нелегкая заставляет тебя мокнуть под дождем? От брата тебе перешло большое наследство, я думал, ты бросишь службу. Неужто тебе нравится твое занятие?

— Нравится.

— А не тяжело?

— Я сильный.

— И не противно?

— Противно? Почему противно?

— Ну ладно, скажем, странно. Не все ли тебе равно, что люди делают?

— Не все равно. Мошенников много.

— Что ж, мошенников больше, чем порядочных людей?

Он смотрел на меня, не понимая, как можно об этом спрашивать. Удивление его было так велико, что я без слов читал его мысли. Конечно, мошенников больше, и, кабы не он, они завладели бы всем миром. Он обязан знать, что люди делают, что говорят, о чем думают, с кем встречаются, а по нему, всего лучше, если бы они не говорили, не думали, не встречались, если бы все это было запрещено. Чего людям не сидится на одном месте, зачем они шастают из города в город, торчат в кофейнях, зачем разговаривают, шепчутся, зачем выходят из дому? Будь его власть, он бы все это упразднил, но, поскольку такой власти у него нет, ему остается всегда быть начеку, держать под подозрением все живое. Нет в мире человека, более отягощенного заботами и обязанностями; Авдагу мучат угрызения совести из-за того, что он не в состоянии все предвидеть и все предотвратить. Он разом бы покончил со всем злом, если бы мог всех людей упрятать за решетку. К сожалению, его не понимают.

Но какой смысл объяснять это мне? И поэтому он сказал:

— Снова увидишь Рамиза, запомни, что он будет говорить.

— Я его не увижу.

— Говорю, если увидишь. Он наверняка разыщет тебя. Вы два сапога пара, только в тебе страх сидит.

— Раз ты знаешь, что он говорит и кого он станет искать, зачем тебе нужен я? Джемал Зафрания приказал?

— Кто приказал, не твоего ума дело.

— Скажи, пожалуйста, Авдага, а если бы тебе приказали меня арестовать, ты арестовал бы меня, зная, что я ни в чем не виновен?

— Невиновных не бывает.

— И приказали бы убить, ты бы тоже не ослушался… Почему, Авдага?

— А почему я должен ослушаться?

— Аллахеманет, Авдага!

— Я спрашивал тебя о Рамизе. Почему ты не ответил?

— И я тебя спрашиваю, почему? Ты меня спрашиваешь, почему? Так и разговариваем, друг другу на удивленье. Аллахеманет, Авдага. Да поможет аллах и мне, и тебе!

— Богом клянусь, тебе помощь больше понадобится,— сказал он задумчиво.

Промокли мы до костей, пока вели этот смешной разговор.

9. Детские свистульки

Я не умираю от желания поступить на службу, но как иначе жить?

Я мечтал о службе больше, чем когда-либо раньше. Тияна вышивала женские кофты, и на это мы кое-как существовали, мне было стыдно, что работает только она.

Махмуда торговцы бросили: видимо, греки в изумлении спрашивали, на каком языке они говорят, когда те с гордостью заговорили по-гречески в Салониках. Махмуд объяснил им, что он учил их другому диалекту, антиохийскому; с грехом пополам выкрутился, но остался без заработка.

Тияна уверяла меня, что работа ее не утомляет, а даже, напротив, успокаивает и за нее хорошо платят, так что можно не беспокоиться хотя бы о завтрашнем дне. Все было бы в порядке, если бы я не ходил безработным. До чего дожил! Сижу на шее слабой женщины, ее принуждаю искупать мою вину.

— Ни в чем ты не виноват,— утешала меня Тияна.— А работаю я не на дядю, а на нас с тобой.

Или бранила, когда я совсем падал духом:

— О господи, велика беда — жена кормит! Перестань, сделай милость, слушать смешно! Разве я занимаюсь чем-нибудь плохим?

Она не позволяла мне относить готовую работу заказчицам, сердилась, если я убирал комнату, следила, чтоб я был чисто и опрятно одет, щадя мое мужское достоинство и собственное самолюбие купеческой дочери, будто при нашей нищете это было самое важное.

От сестры Тияна получила немного денег — свою долю отцовского наследства, она оказалась гораздо меньше, чем ей причиталось, но мы вообще ничего не ожидали и были довольны и этой малостью; к большому своему удивлению, с ничтожной горсткой серебра мы вдруг почувствовали себя увереннее.

Словно она навсегда ограждала нас от бед и лишений.

Махмуд Неретляк тут же пронюхал про наши деньги и, взволнованный, шептался с Тияной, придумывая самые невероятные способы и пути, с помощью которых деньги можно удвоить, утроить, удесятерить. В его воображении возникали несметные богатства, Тияна недоверчиво качала головой, но не мешала ему строить воздушные замки. Я потешался над их игрой, в которой Махмуд бог знает в какой раз отдавался во власть своей неистребимой мечты, а она слушала его бредни как прекрасную сказку, в душе уверенная, что не сделает ни одного неверного шага, ибо не любила риска.

Махмуд даже придумал, на что употребить обретенное богатство. Торговец Шабанович продает дом — четыре комнаты, прихожая, балкон, лоза перед домом, вокруг дома сад, в саду — розарий и родник, чистый как слеза.

— Придется подождать, такой дом нам не осилить, да и меньший тоже,— трезво сказала Тияна, но глаза ее загорелись.

Однако неожиданно нам и в самом деле выпал случай если не разбогатеть, то по крайней мере удвоить имеющийся капитал.

Благодаря своим связям, как всегда запутанным и неисповедимым, Махмуд прознал от родича своего ближайшего соседа, что молодой торговец Хусага, брат медника Абида, едет в Стамбул за товаром, он и подумал, не дать ли Хусаге денег, чтобы он купил товару и для нас. Человек он честный, знающий, за два года приобрел хорошую лавку и еще лучшую репутацию, в прошлом году пригнал целый караван с товаром и уже все распродал. Лучше всего купить дорогие ткани, сколько удастся, на них самый большой спрос, и товар можно сразу продать торговцам. Оплатив все расходы, мы останемся с прибылью. В конце он добавил, что Хусага согласен оказать нам такую услугу, ему это, мол, не составит ни труда, ни хлопот.