Самодержец пустыни - Леонид Юзефович

В начале XVIII века грек Савва Рагузинский, “птенец гнезда Петрова” и основатель Кяхты, решив заложить город на китайской границе, выбрал место для него на речке Кяхтинке, текущей не с юга на север, как все здешние реки, а в противоположном направлении. По преданию, выбор был сделан из того расчета, чтобы в случае войны китайцы не могли отравить речную воду.

Теперь, расположившись в районе Ибицика, Унгерн, как рассказывает Аноним, велел отравить цианистым калием окрестные водоемы, дабы затруднить противнику движение на юг. По свидетельству Голубева, барон, уговаривая монголов не бояться красных, успокаивал их тем, что на подходах к Иро заложены “фугасы с удушливыми газами”. То и другое кажется неправдоподобным, но основания для таких разговоров имелись: инженер Войцехович доставил в Ибицик большое количество цианистого калия, захваченного на китайских складах в Урге. Возможно, лишь с этого времени Унгерн стал носить в кармане ампулу с этим ядом, чтобы не попасть в руки красных живым.

При подготовке к походу, полагая, что для войны с “нечистыми духами в человеческом облике”, то есть большевиками, годятся любые средства, он решил применить против них химическое оружие. Похоже, эту радикальную мысль подсказал ему Оссендовский, химик по образованию. В качестве исходного реактива предлагалось использовать цианистый калий, который имелся в изобилии. Идею начинить им артиллерийские снаряды взялся осуществить другой поляк, Камиль Гижицкий, служивший у Колчака и через Урянхай попавший в Монголию. С Оссендовским они были знакомы по Утясутаю. В своих мемуарах Гижицкий пишет, что “первые опыты дали неплохие результаты”, но тогда Унгерну некогда было дожидаться их окончания. Зато сейчас тотальная война встает на повестку дня. Он срочно вызывает к себе Гижицкого, оставшегося в Урге, однако продолжение экспериментов пришлось отложить – в данный момент ни снарядов, ни пушек не было в наличии.

В Ургу отправлен курьер с приказом монгольскому дивизиону немедленно выступить на охрану границы. Остановить Глазкова и Неймана эти три сотни всадников не могли ни при каких обстоятельствах, но Унгерн, видимо, еще надеялся, что Москва не посмеет ввести войска в Монголию и будет действовать через Сухэ-Батора.

Дивизионом командовал хорунжий Немчинов, которого в феврале, перед штурмом Урги, китайцы подослали к Унгерну с заданием отравить его все тем же цианистым калием. Он выступил на север, но по дороге монголы начали разбегаться, дивизион таял с каждым ночлегом. Наконец, узнав о поражении “бога войны” и о неисчислимом русском войске с множеством “ухырбу”[181], монголы вообще отказались идти вперед под предлогом, что, во-первых, Богдо-гэген не благословил их перед походом; во-вторых, идет сильный дождь, а у них нет “дождевиков”. Двинуться дальше Немчинову удалось лишь после того, как он вывел из строя двоих человек, избил их шашкой и арестовал.

Унгерн помчался навстречу дивизиону, встретил его на Кяхтинском тракте и, узнав о попытке неповиновения, произнес речь перед строем. Он сказал, что сам тоже ехал под дождем без дождевика, но дождевиков очень много в Троицкосавске, и когда город будет захвачен, пусть один дождевик пришлют и ему. Затем, перейдя на серьезный тон, призвал монголов храбро защищать Богдо от большевиков, а напоследок велел расстрелять тех двоих бунтовщиков, которых арестовал Немчинов. Поддержав таким образом дисциплину, он выделил ему в помощь своих тибетцев, приказал охранять переправы на Иро, а сам увел дивизию на юго-запад, к Ван-Хурэ. Там заранее была создана тыловая база с солидными запасами оружия, снаряжения и провианта.

Через разлившийся Орхон переправились влавь, при этом Унгерн, со времен Морского корпуса отличный пловец, спас тонущего монгола. Лагерь разбили вблизи древнейшего и прекраснейшего в Халхе монастыря Эрдене-Дзу (“Сто драгоценностей”). Его храмы были построены из камней Каракорума, столицы Чингисхана и Угэдэя, разрушенной китайцами после свержения монгольской династии Юань.

Голубев точно подметил, что для стоянок дивизии Унгерн старался выбирать места, связанные с “монгольскими сказаниями”. Развалины дворца Тумэн-Амалган и Каракорума с громадной каменной черепахой, когда-то охранявшей город от наводнений, для монголов были священны. Унгерн всегда пытался ассоциировать себя с их великим прошлым, но теперь он утратил ореол непобедимости, окружавший его имя после взятия Урги. Гонцы Сухэ-Батора со скоростью 200 верст в сутки за считаные дни разнесли по стране весть о поражении “бога войны”.

Прибывшему из Бангай-Хурэ, где год назад учительствовал Алешин, князю Панцуг-гуну предложено провести мобилизацию у себя в хошуне и примкнуть к Азиатской дивизии. Князь осмелился выразить сомнение в целесообразности дальнейшей борьбы с Красной Армией, “снаряженной всеми необходимыми для войны машинами”, а вдобавок без должного пиетета отозвался о “войске” самого барона. Взбешенный Унгерн велел его задушить, но, понимая, какое впечатление произведет на монголов расправа с хошунным князем, приказал сделать это незаметно, после того, как гость покинет лагерь. Тело закопали, чтобы Панцуг-гун считался не убитым, а исчезнувшим, однако труп вскоре был найден.

Получив из Ван-Хурэ боеприпасы и пушки, Унгерн выступил дальше на запад, на соединение с Резухиным. Тот с боями сумел довольно далеко продвинуться на советскую территорию, но, когда до него дошли слухи о неудаче под Троицкосавском, повернул обратно. Ему удалось сохранить все орудия и весь обоз. В конце июня 1-я и 2-я бригады Азиатской дивизии встретились в глубине Монголии, на Селенге. Унгерн вышел к ее правому берегу, Резухин – к левому.

Крушение мечты

В мае 1921 года среди русского населения Урги начали курсировать слухи о готовящихся убийствах всех тех, кто не выказал должного патриотического усердия или был невольным свидетелем преступлений барона. Одни говорили, что казни намечены на последние дни перед выступлением Азиатской дивизии на север, другие – что Сипайло получил от Унгерна список лиц, подлежащих уничтожению сразу после того, как войска покинут город. Едва ли не каждый состоятельный, занимавший какую-то должность и просто образованный человек, в том числе Першин, допускал, что в этом списке есть и его фамилия.

Слухи отчасти подтвердились. Унгерн привычными методами решил обеспечить спокойствие в тылу, и как только дивизия ушла из Урги, по ней прокатилась последняя полоса репрессий. Погибли несколько “маленьких”, то есть в небольших чинах, офицеров, по разным причинам не принявших участия в походе (среди них должен был оказаться Волков), началась охота за семьей Мариупольских, но убийства прекратились так же внезапно, как начались. Многие были уверены, что спасением обязаны Джамбалону – как начальник столичного гарнизона он пресек попытки Сипайло вернуться к террору первых дней после взятия Урги. В частности, он спас от смерти Лаврова, которого Унгерн в телеграмме, отправленной с одной из станций на Кяхтинском тракте, приказал “кончить”.