Самодержец пустыни - Леонид Юзефович

Поначалу, отступая не прямо к столице, а в базовый лагерь Резухина на Селенге, Унгерн собирался ударить во фланг красным, когда те начнут продвигаться на юг. Он не думал, что это случится так скоро. Ему казалось, что цирики Сухэ-Батора не посмеют сразу наступать на Ургу, а регулярные советские войска будут входить в Халху отдельными группами под видом “партизанских отрядов”, как то было и раньше. Стремительный марш 11-тысячного Экспедиционного корпуса Неймана, за десять дней дошедшего до Урги, стал для Унгерна полной неожиданностью.

Новое правительство уже издает первые указы, а он только получает известия о падении столицы. Перед ним встает роковой вопрос: что делать дальше? Часть офицеров, многие казаки и почти все мобилизованные в Урге колонисты и беженцы оставили там свои семьи, но на вопрос об их будущем Унгерн отвечает, что “настоящий воин не должен иметь никаких близких”, так как тревога за них уменьшает храбрость. Вторичный штурм Урги не входил в его расчеты, в то же время нужно было куда-то идти, чтобы “войско” не разложилось. Все надеялись, что теперь, лишившись поддержки Богдо-гэгена и монгольских князей, он поведет дивизию на восток, в Маньчжурию, но к середине июля у него созрел другой план.

Тогда же Унгерн узнал, что Казагранди, потерпев неудачу в первых боях, не выполнил приказ идти на соединение с главными силами, а решил отказаться от дальнейшей борьбы и уходить в Тибет. Об этом сообщил один из его офицеров, сотник Сухарев, прискакавший на Селенгу с группой казаков. Торновский видел, как они с Унгерном, о чем-то разговаривая, долго сидели вдвоем на берегу, “на круче обрыва”. К вечеру Сухарев покинул лагерь, увозя с собой “листочек полевой книжки” барона с лаконичным приказом расстрелять Казагранди как изменника, возглавить отряд и привести его на Селенгу. Чтобы Сухарева самого не обвинили в измене, приказ был отдан не в устной, как обычно, а в письменной форме. Позднее выяснилось, что Сухарев исполнил только первую его половину. Он убил Казагранди, о чем Унгерн уже не узнал, но, заняв место убитого, вполне этим удовлетворился и повел отряд на восток.

“Удивляет во всей истории то, – замечает Князев, – что безусловно храбрый и решительный в прошлом боец Казагранди позволил себя легко, без борьбы, арестовать, отлично сознавая, что вслед за арестом обязательно и быстро последует смерть. Но таково уж свойство настоящего большого террора, что он прежде всего парализует желание бороться за свою жизнь, а затем – даже и за честь”[183].

“В каком месте сотник Сухарев нашел отряд Казагранди, точно не известно, – пишет Торновский. – Каким образом он сумел убить начальника отряда среди многих преданных ему офицеров и бойцов, тоже не известно, так как я в эмиграции не встречал людей из его отряда – свидетелей кровавой драмы, но не подлежит сомнению факт смерти доблестного полковника Казагранди”[184].

Лишь в 1940 году подробности раскрыл Алешин в своих мемуарах, изданных в Лондоне и через фронты Второй мировой войны не дошедших ни до Харбина, ни до Шанхая. Он рассказывает, что Унгерн отправил его с Селенги в группе сопровождавших Сухарева казаков. В районе Эгин-Дабана, догнав уходивший на юг отряд Казагранди, они ночью, на биваке, сняли часовых, завладели оружием отряда, проникли в палатку спящего командира, под дулами винтовок разбудили его и на коне вывезли в сопки. Там казаки насмерть забили Казагранди ташурами: “Тело посинело, затем покраснело, а затем из ран хлынула кровь”[185].

Жестокость расправы Алешин объясняет местью за расстрелянных весной двоих офицеров, братьев Филипповых, но версия сомнительна – все знали, что Филипповы убиты Безродным. Алешин ненавидел Казагранди и мог свалить на него этот грех, чтобы оправдать безжалостность палачей, ведь он сам был пусть не участником, но свидетелем казни. Почему она оказалась столь чудовищной, не понятно. Если исключить чьи-то личные счеты, возможны два варианта: или у Казагранди хотели добиться сведений о зарытом им кладе, или казаки-забайкальцы, не оставившие надежды вернуться домой и не желавшие уходить далеко от родных станиц, расправились с ним за попытку насильно увести их в Тибет. В таком случае по иронии судьбы его гибель предвещала конец самого Унгерна, павшего жертвой аналогичных планов. Сейчас он счел их изменническими, но позже ситуация заставит его выбрать тот же маршрут.

Последний поход

19 июля Унгерн отправил в Ургу кого-то из монголов с письмом Богдо-гэгену. “В настоящее время, – писал он хутухте, – узнав о положении дел вообще и, в особенности, о Джамболон-ване[186], мне чрезвычайно стыдно не только перед Богдо-ханом, но перед последним монголом, и было бы лучше, если б поглотила меня земля.

О том, что нужно делать в будущем, ведают только особы высокого происхождения. Мне, простому смертному, не ведомо повеление Бога. Думая умом простого человека, полагаю, что занятие Урги русскими красными войсками весьма опасно для Богдо-хана, Маньчжушри и других праведных чиновников. Наконец они (красные. – Л.Ю.) всех ограбят и оставят нищими. Так они делают не только в России, но и в других многих государствах. А потому, по моему мнению, будет лучше, если Богдо-хан на время переедет в Улясутай”.

Этот город, куда отступил отряд Казанцева, Унгерн хотел сделать своей новой базой. Он не мог знать, что через три дня после отсылки этого письма Улясутай будет захвачен цириками Хатон-Батора Максаржава, уже перешедшего на сторону красных.

“В настоящее время, – продолжал Унгерн, объясняя нежелание идти на Ургу, – для меня лучше вступить в пределы России и увеличить свои силы надежными войсками, которые не будут поддаваться обману красной партии. Увидев это, красные, боясь быть отрезанными, наверное, вернутся обратно (в Россию. – Л.Ю.). Правительство Сухэ-Батора и другие будут легко ликвидированы, если не будет помощи красных”.

Попутно вкратце разъяснялись “сущность и задачи” большевизма: “Эта партия является тайной еврейской партией, возникшей 3 000 лет назад для захвата власти во всех странах, и цели ее теперь осуществляются. Все еврейские государства тайно и явно пошли за ней, осталась только Япония. По заветам нашего Бога, Он должен услышать мучения и страдания народа и разбить голову этого ядовитого змея. Это должно случиться в 3-м месяце этой зимы”[187].

Затем Унгерн счел нужным опровергнуть мнение о том, что он же и стал причиной нынешних бедствий: “Если распространяются злые слухи, что я, выгнав гаминов и сопротивляясь красным, вызвал вхождение их в Монголию, то это не правда, потому что вне зависимости от этого красные для распространения своих законов должны были войти в религиозную и богатую Монголию”.