Самодержец пустыни - Леонид Юзефович

Прежде всего монгольские революционеры сделали то же самое, что четыре месяца назад предпринял У н г е р н: спустя три дня после занятия Урги состоялась очередная, третья по счету, “коронация” Богдо-гэгена. В отличие от двух предыдущих, церемония носила камерный характер и не выходила за пределы дворцового комплекса Ногон-сумэ, хотя точно так же символизировала избавление хутухты от чужеземцев (теперь не гаминов, а “белых бандитов”) и возрождение независимой Монголии. Правда, на этот раз Многими Возведенный был утвержден на престоле в качестве уже не абсолютного, но ограниченного монарха.

Для Унгерна это было крушение мечты о средневековой буддийской теократии со стотысячной современной армией. Его любимое детище, Монгольское государство, ценой невероятных усилий созданное им в походах и сражениях, залог восстановления империи Цинов, ядро будущей Центральноазиатской федерации кочевых народов, плацдарм для борьбы с большевизмом и западным либерализмом, перестало существовать.

После боев под Троицкосавском проходит больше месяца. Унгерна никто не ищет, никто не гоняется за ним по горам и лесам Северной Монголии. Он предоставлен самому себе. Лишь изредка в окрестностях его лагеря на Селенге, в хошуне Ахай-Гун, появляются ватаги конных партизан и скрываются после скоротечных перестрелок. Они ведут себя, как собаки, которые нашли логовище медведя и облаивают его, но напрасно: охотника поблизости нет.

И Нейман в Урге, и Матиясевич в Иркутске, и Василий Блюхер в Верхнеудинске, недавно сменивший Эйхе на посту главкома ДВР, уверены, что опасаться нечего, смертельно раненный зверь не сумеет зализать свои раны.

Между тем Азиатская дивизия все еще представляет собой грозную силу Хотя она уменьшилась почти на треть, ее боеспособность не слишком пострадала. В ней около двух с половиной тысяч бойцов с артиллерией и пулеметами (Торновский, после ранения ставший интендантом, выписывал мясные порции на 2 700 едоков). Казначей Рерих выдал всем жалованье; из Ван-Хурэ прибыли обозы с боеприпасами и снаряжением. Патронов теперь достаточно – свыше 200 штук на винтовку. Часть монголов разбежалась, других Унгерн сам отпустил, остальных влил в монгольский дивизион из бригады Резухина. Его командиром назначен князь Сундуй-гун, он же Бишерельту-гун. Унгерн полностью ему доверял, не подозревая, что через месяц тот сделает его своим пленником.

Как всегда, лагерь содержался в образцовом порядке, дисциплина поддерживалась железная. По сигналу учебной тревоги всадники в полной амуниции должны были вплавь переправляться через Селенгу. Тем, кто при этом не замочит седельную подушку, выдавалась награда. После каждого такого учения монголы недосчитывались нескольких человек – пугаясь глубины, они хватались за головы лошадей, топили их и тонули сами. Тем не менее все это продолжалось до тех пор, пока, по словам Рябухина, разлившаяся от паводка Селенга “не положила конец диким развлечениям сумасшедшего маньяка”.

Когда появились пушки, Гижицкий вместе с приданным ему в помощь артиллерийским капитаном Оганезовым продолжил опыты по созданию химического оружия. Шрапнельный снаряд разряжался, внутрь зарядного стакана вкладывали цианистый калий и трубку с серной кислотой. Если такой снаряд перевернуть незадолго до выстрела, кислота растворяла тонкую перегородку из цинка и в результате реакции с цианистым калием давала синильную кислоту.

При разрыве она рассеивалась над противником, действуя как отравляющее вещество. Во время Первой мировой войны немцы по такой технологии заряжали ручные гранаты, но для снарядов она оказалась непригодной – концентрация кислоты в воздухе была слишком незначительной. Гижицкий с Оганезовым испытали это сверхоружие на пасшихся в стороне от лагеря лошадях, однако на них оно никакого впечатления не произвело.

Опыты прекратили, но Унгерн оставил Гижицкого при себе. Он всегда нуждался в культурном человеке одного с собой круга, способном не только выслушивать его монологи, но и вежливо оппонировать. В Харбине эту роль играл при нем Саратовский-Ржевский, которому Унгерн впервые рассказал о возможности с помощью монголов вернуть Европу к ее “золотому веку”; в Урге – Ивановский, Архангельская, Тизенгаузен, Оссендовский. С ними он мог позволить себе роскошь беседы о своих предках-рыцарях, о буддизме, о “проклятии Вавилона”, Достоевском и Ницше.

Первое время бригада Резухина располагалась на левом, луговом берегу Селенги, а части, пришедшие с Унгерном – на правом, высоком и каменистом. Распадки между холмами здесь кишели гадюками, ежедневно кто-нибудь страдал от их укусов. Воспаление переходило в лихорадку с высокой температурой, а иногда заканчивалось временным параличом конечностей. На лошадей яд действовал сильнее, некоторые умирали, но Унгерн строжайше запретил убивать змей: ламы предсказали ему неудачу в войне, если будет убита хоть одна змея. Вероятно, они же определили место для лагеря, поэтому на все просьбы перевести бригаду на другой берег, где змей было меньше, барон отвечал отказом и сделал это лишь после того, как начались налеты красных аэропланов. На левом берегу можно было укрываться от них в лесу, но сам Унгерн так и остался на правом. Он купался, вечерами читал при свече в палатке. Погода стояла прекрасная. Это были последние спокойные дни в его жизни.

Мост, еще в апреле построенный Резухиным, снесло паводком; для доклада командиры частей переплывали реку на лодках и высаживались у обрыва, на вершине которого разместился Унгерн с синклитом своих лам, комендантской командой Бурдуковского и штабом нового состава. Прежний был разогнан за то, что не позаботился зарыть или убрать подальше от лагеря разлагающуюся на солнце тушу мертвого быка.

Поскольку Унгерн находился на одном берегу, а боевые части – на другом, это давало относительную свободу от его надзора. Возможно, уже тогда среди бывших колчаковцев, хорошо знавших друг друга по службе у Дутова и Бакича, сложились зачатки той конспиративной организации, которая позднее поднимет мятеж в Азиатской дивизии. Очевидно, это имел в виду Рябухин, писавший, что “конец барона и всей его авантюры мог бы наступить гораздо раньше, если бы он не втянул дивизию в новые походы и сражения”.

Поначалу, отступая не прямо к столице, а в базовый лагерь Резухина на Селенге, Унгерн собирался ударить во фланг красным, когда те начнут продвигаться на юг. Он не думал, что это случится так скоро. Ему казалось, что цирики Сухэ-Батора не посмеют сразу наступать на Ургу, а регулярные советские войска будут входить в Халху отдельными группами под видом “партизанских отрядов”, как то было и раньше. Стремительный марш 11-тысячного Экспедиционного корпуса Неймана, за десять дней дошедшего до Урги, стал для Унгерна полной неожиданностью.