Огненный скит - Юрий Любопытнов

Степан оглянулся:

— Я ж тебе сказал, тятя, мы одни. Здесь долго не залёживаются…

— Так вот о главном. Не хочу умирать, не сказав тебе… Ты у меня один остался… — Из-под ресниц Антипа Маркелыча выкатилась слеза и поползла по морщинистой щеке. — В том скиту большое богатство зарыто — сундук мурманский древний, найденный в Соловках во время раскола. С тех пор и сохранился. В нём большое число монет старинных, каменьев разных самоцветных и другого. Весом он в три с лишком пуда… Я искал его да не нашёл. Видно, тебе придётся.

— Это правда? — Степан недоверчиво посмотрел на отца. Может, он бредит? Раньше об этом не рассказывал. Но отец лежал сосредоточенный и строгий, ощутив себя уже в могиле. В такие минуты душой не кривят.

— Сущая правда, — ответил Антип Маркелыч.

— А что же ты мне раньше про сундук не говорил?

— Мал ты был. Несмышлён. Боялся, что не сумеешь удержать язык за зубами. Да и время было какое…

— Ну ты даёшь, тятя! Такое скрывать!

— Тогда не говорил, а теперь говорю. Слушай, я уже не вернусь отсюда домой…

— Тятя!

— Не перебивай! Я знаю, что не вернусь. А ты молодой, ты должен, ты обязан вернуться и продолжить моё дело. Тот сундук твой. Больше он никому не принадлежит. Слишком большой грех я на свою душу положил, чтобы отдать сундук другому.

— Что за грех, тять?

Антип Маркелыч проглотил застрявший комок в горле:

— Я человека погубил ради него…

— Человека?

— Да, Степан, которому обязан своей жизнью. Скитника Изота. Я погубитель своего спасителя. Я столкнул его в трясину. Я бы мог… но не подал ему руки… Камень у меня на сердце… Большой. И отвалить его нету сил. Отмоли мой грех, будешь дома.

Антип Маркелыч замолчал и ладонью прикрыл глаза.

— Ну, тятя! Столько времени молчал. Если бы мы с тобой сундук тот раньше откопали?.. А теперь… теперь, как я его найду. Я дорогу до скита-то не знаю. Там трясины… мох-зыбун.

— Очень просто всё найдёшь. Есть грамота, в которой писано про сундук и начертан план его захоронения. Ту грамоту я у барина Олантьева из спальни выкрал…

Степан внимательно смотрел на отца, ожидая самого интересного.

— Так где та грамота?

Антип Маркелыч приподнял голову с травяной подушки.

— Грамота в иконе. Помнишь икону Николая чудотворца. Она… в кожаном футляре. Её я по заказу делал. Тайник в ней. Такой же был, мне Изот рассказывал, и в скиту. Я так и делал. Расписывал её знакомый монах из Кирилло-Белозерского монастыря. Планку сдвинешь, тайник и обнаружится.

— А где та икона. Я помню её. Дом-то сгорел.

— Когда вернёшься домой, найдёшь Ахметку. Я ему икону передал на сохранение и наказал, чтобы сберёг её до моего или твоего возвращения. Он дал слово, а я его знаю — выполнит, что обещал.

Антип Маркелыч устал от разговора и замолчал. Отдохнув, спросил:

— На сколько тебя осудили?

— На десять лет.

— А как ты в лазарете оказался?

— Доктор Мальшин меня устроил. Я плотником здесь по ремонту да ещё гробы поколачиваю покойникам.

— И мне гроб будешь делать?

— Опять ты за своё, тятя!

Антип Маркелыч, казалось, лежал в забытьи, опустив веки. Но Степану думалось, что какие-то мысли витали в его голове. Открыв глаза, сказал:

— Бежать тебе надо.

— Куда, тятя, и как! Через охрану не прорвёшься.

— Слушай сюда. Наклонись!

Степан исполнил просьбу отца. Тот стал ему шептать прямо на ухо.

— Ничего из этого не выйдет, — сказал Степан, когда отец замолчал.

— Должно выйти. Иного пути не будет. Надо только очень постараться. Понял, сынок?

— Понял, тятя.

— Дай мне слово, что так сделаешь?

— Все выполню, тятя, как ты сказал.

— Вот и добро.

Антип Маркелыч вновь закрыл глаза, удовлетворённый, что договорился со Степаном. Настойчивые мысли лезли в голову. «Жизнь, как колесо, — думал он, — от чего ушёл, к тому и пришёл». Кости Изота гниют в зловонном болоте… Не дал ему погребения по-христиански, и сам будет брошен в яму, как бродячий пес, не имеющий пристанища. Когда жизнь была жирной, сытой, довольной, мысли эти не приходили в голову, а теперь, вшивый и слабый, ожидающий пинка или зуботычины от любого более сильного или старшего в правах, и не могущий ответить тем же, он за долгие дни после ареста и тюрьмы, перебирал своё бытие по минутам и часам и содрогался, и молил у Бога прощения только за одно, за Изотову смерть. Чаще всего вспоминался Болотный старец, его пророчества, его слова, что поплатится Антип за свои грехи. Был ли старец спасшимся Изотом, или это его домыслы, Антипу Маркелычу было уже не столь важно. Глодало душу другое: Изота он столкнул в трясину, и он отвечает за свой преступный умысел… Даже смерть Захара не так терзала его душу, как погибель Изота…

Степан, видя, что отец задремал, тихо встал и ушёл.

Антип Маркелыч лежал в забытьи. То ли явь была, то ли сон, то ли бред… Идёт он по болоту, а оно будто торная дорога — сухо, ни ям, ни трясин. Вот, думает, где путь ровный к золоту лежит, а он, дурак, по Изотовым зарубкам в скит пробирался. Вдруг, видит, перед ним опять болото, да какое — без конца и края. Только он хотел ногой попробовать — не зыбко ли, как из трясины показалась рука и схватила его за ногу. Антип Маркелыч не успел закричать — увидел лицо Изота, высунувшееся из трясины, белое, борода расчёсана.

— А я, Антип, тебя давно жду, — сказал он.

— Я не пойду к тебе, — оторопело ответил Антип Маркелыч и оглянулся, думая бежать обратно. Но он стоял на гробу, а сзади тоже расстилалось болото.

— А пойдёшь, — сказал Изот. — Назад дороги нету. Иди ко мне. — Он поманил его рукой.

— Нет, нет! — закричал Антип Маркелыч. — Не надо. Не хочу!

А гроб, на котором он стоял, все ближе и ближе подплывал к Изоту.

И вот рука хватает его за ногу. Но это не Изот, это барин Олантьев. Его лицо с красно-багровыми пятнами приближается к Загодину, глаза выкачены из орбит, ночной колпак с кисточкой съехал на сторону… И вдруг щеёки его проваливаются, затем нос, обнажается голый череп и зубы. Рот без губ открывается и ужасный хохот раздаётся над болотом.

Антип Маркелыч застонал, забился на постели в судорогах, а потом затих и больше не приходил в себя.

Как и говорил Мальшин, через два дня он умер. Степан обмерил покойного и стал делать гроб.

Глава девятая

Мертвец № 67

Когда лагерь затих, Степан поднялся с нар, стараясь не шуметь. По соседству храпел Пётр Блинов, иногда затихая, а порой задавая такого «пения», что мурашки бежали по телу соузника. Что сосед проснётся, Степану нечего было бояться: лекарь спал так беспробудно, что бывало, когда ночью его вызывало начальство по срочному делу, Блинова приходилось обливать холодной водой, чтобы проснулся.