Чертополох. Репортаж из поднебесья - Родион Рахимов

Позже, когда я учился в Татышлах, Томас с товарищами организовали вокально-инструментальный ансамбль и выступали на школьных танцах и в районном Доме культуры.

В то же время он начал баловаться стихами и рассказами. После, когда я пришел из армии, он уже демонстрировал книжечки – толщиной с ученическую тетрадь, но с такой гордостью, как будто написал «Войну и мир». А теперь – на тебе, уже несколько толстых книг и уйма публикаций на разные темы. Можно только по-хорошему позавидовать.

Так же хорошо знал всю семью Томаса. Любимая сестра моя Сажида Исламова, кстати, дружившая с Райхана-апай, по доброте своей душевной, всегда приберегала к моему приезду на отпуск пару-тройку выходов по очередности «пастушить» за общественным скотом. И за день работы пастухом на пару с Фазыл Башировичем я, набегавшись, уставал так, что забывал, отдыхал ли на море? Но пообщавшись между делом с таким «ковбоем» и учителем, всегда оставался довольным.

Старшим по соблюдению очередности на общественных началах был отец Томаса Тимерхан-абый, с которым частенько встречались и говорили про жизнь. За его плечами была большая жизненная школа и опыт, не прислушаться к которому было нельзя, я слушал и мотал на ус. А что узнал от таких учителей, как Тимерхан-абый, Фазыл Баширович и Закир Лукманович, вы уже, надеюсь, читали. И что интересно, у нас с Томасом были одни и те же учителя. А Закир Лукманович, вечная ему память, стал моим читателем и собирателем моих публикаций из номеров газеты «Татышлинский вестник» и каждый раз показывал и делился своими впечатлениями, пока Ирина Валентиновна как добродушная хозяйка угощала нас чаем, когда я заходил к ним по приезде в Татышлы.

Вопрос, часто задаваемый моими читателями на творческих встречах: «Как стать писателем»?

«Прежде чем стать писателем, – отвечаю я, – надо придумать и написать хотя бы рассказ. Раз пятнадцать переписать. Потом отдать, кому-нибудь отредактировать. Потом править после его правки и дать отлежаться неделю – и снова отредактировать. Дальше напечатать в какой-нибудь газетке. Дописать после публикации. И только потом можно отложить в папку, где, возможно, потом наберется штук сто-двести таких же рассказов, обняв которую, будешь обивать пороги издательств, если найдешь уйму денег на издание этой книги. Такую работу может выдержать не каждый, только влюбленный в свое дело, и если есть что сказать.

Писать, когда уже не можешь не писать. Когда просыпаешься ночью от зуда в руках и садишься за письменный стол. И только тогда, может быть, когда-нибудь тебя назовут писателем, и, может быть, поставят памятник. А потом будут плевать в тебя завистники – и сносить твои памятники. И такое бывает! Если готов пройти все это, можешь стать писателем. Или не стать».

Говорят, человек за свою жизнь должен посадить дерево, построить дом, воспитать сына и написать книгу.

Что касается автора книги, то его затронули все перипетии. Можно его ругать, обзывать нехорошими словами, но он написал свою книгу в «Год Литературы» и семидесятилетия Победы в Великой Отечественной войне – и теперь достоин уважения. Так что, если он приедет в Москву, придется усадить его на самое почетное место, угостить коньячком, а потом уложить спать в комнате, на самой большой кровати.

Говорят, слово материально. И тем более слово, напечатанное на бумаге, приобретает самостоятельность и уже живет отдельно от своего хозяина, обретая бессмертие. Такое же бессмертие я пожелал бы книге Томаса «Татышлинский рай»! А ему самому – дальнейших творческих успехов при работе над вторым томом, учитывая пожелания и конструктивную критику своих читателей!

Отец

Публицистика

Мне приснился отец. Молодой, лет сорока. В сером пиджаке и в синих галифе, заправленных в хромовые сапоги. Подвижный и веселый, как будто только что вернулся с войны. Голубоватые глаза на чисто выбритом лице излучали свет и радость.

– Ты что, в самом деле мой отец? Ты же моложе меня лет на двадцать.

– Выходит, так…

– И ты на самом деле был военным корреспондентом?

– Да уж.

– Я ведь тоже пишу. Как тебе, читал?

– Пиши сынок, пиши. Хорошо пишешь. Легко читается.

– Так вот это откуда у меня! Значит, я в тебя пошел. Садись, пап, на мою кровать, я обниму тебя. И надо это дело как-то отметить! У меня коньячок есть… припасенный к Новому году.

Все значимые сны мне почему-то снились под утро. Проснулся и думаю, к чему бы это? Я ведь не написал про отца ни одного рассказа. Так, упоминал кое-где, и все. А мой отец достоин отдельной главы. А может, и книги.

Отец мой, Галинур Рахимович Рахимов, родился в 1901 году, в селе Ванш Бураевского района в Башкирии. С моей мамой Хусной Валиевой они встретились в деревне Верхний Чат Янаульского района, куда они приехали погостить к своим родственникам.

– Да как его не полюбить, – говорила мама за рукоделием при свете керосиновой лампы. – Такой плясун был! В клубе как пойдет по кругу. Под ногами земли не чувствует. Летит прямо, так легко и весело. Еще как присвистнет, да вприсядку… все молодухи о нем только и говорили. И поговорить был горазд, острый на язык был, многим от него доставалось, особенно начальству и тем, кто неправильно жил.

Конечно, никаким корреспондентом он не был. А был потомственным плотником и столяром. И целыми днями пропадал в предбаннике, где что-нибудь мастерил. И учил меня, как работать топором и рубанком, и всегда приговаривал:

– Ну, примерно вот так. А если спросят, кто научил, скажи, мол, сам знаю.

Как-то после армии и я собирался улетать с Татышлинского аэродрома на кукурузнике в Уфу, устраиваться на работу.

– Рахимов Галинур – не твой ли отец? – спросил меня начальник аэродрома Хасанов, заглянув в мой новенький, ещё пахнущий типографской краской паспорт, выписывая мне билет.

– Да, – удивился я.

– Знаю, знаю. Веселый был старик. Он мне с бригадой из Кордон-Тибиля здание аэродрома за лето построил. А как работал топором – одно загляденье. Все шутил, если, мол, нас на самолете прокатишь, то и баню поставим. Жив ли еще отец?

– Умер, лет десять уже…

– Хороший был мужик. Пусть земля ему будет пухом, а душа в раю.

Отец болел долго, с двухсторонней пневмонией. Все кашлял, но продолжал курить.

– Интересные люди доктора, – говорил он на завалинке, скручивая самокрутку с махоркой. – Ты, говорит, дед, когда будешь спускаться по лестнице больницы, спускайся, говорит, аккуратно, а то, говорит, легкие потеряешь, на одной ниточке висят. А курить, говорит, бросайте. Поздно уже бросать. Раньше надо было. А ты, сынок, не кури никогда и в карты не играй. Не хочет, чтобы я у них умер. Ну и правильно. Помру дома. Дома веселее, – смеялся он.

Помню, как он меня от курения отучал. После окончания четвертого класса на летние каникулы я поехал погостить к старшей сестре. Она жила в райцентре. Там, познакомившись с местной ребятней, играли в футбол, лапту. А в свободное от физкультуры время собирали бычки и курили в кустах на берегу Бармышки.

И вот, накурившись до одури, я, пошатываясь, пришел домой. По каким-то делам приехал и отец.

– Здравствуй, сынок! – радостно встретил он меня у порога и, учуяв от меня запах табака, не очень весело добавил. – Такой большой вырос, что уже куришь?

– Да, – сказал я виновато.

– Ну что же, тогда давай покурим вдвоем, – сказал он, скрутив мне огромную самокрутку, а себе – как обычно.

Закурили. Сестра, проходя мимо нас, спросила: «Вы что, курите»?

– Да нет, уже бросаем, – хитро улыбался он.

Я гордо поглядывал на отца, думая, что он не стал меня ругать за это. А наоборот, предложил вместе покурить. После третьей же затяжки меня начало рвать. Да так полоскало, что я дал себе слово больше никогда не курить. И никогда не курил.

Отец любил меня больше, чем брата Кавия, который был старше меня на четыре года; то ли оттого, что был младше, то ли больше походил на него самого. И всегда, когда надо было куда-то ехать, брал с собой. И наслаждаясь ездой на тряской телеге в лес, за сеном или за дровами, я спрашивал, как он воевал.

– А вот воевать мне не пришлось, – говорил он, закуривая самокрутку, – когда пошел записываться добровольцем, меня списали из-за кривого указательного пальца правой руки. Мол, стрелять не смогу. Но все-таки направили меня на работу на Челябинский тракторный завод, где выпускали танки. Вот всю войну я воевал с упрямым Орликом, с которым подвозили запчасти из цеха в цех. Трудно было, холодно и голодно. Но справились, скрутили фашистам бошки. Плохое дело война. Пусть мир будет. И пусть вас никогда не застанет война. Хотя послужить родине придется. Пойдешь, сынок, в армию-то солдатом, когда вырастешь?

– Пойду, – говорил я, – а ружье дадут?