Мафия - Ольга Лаврова

— Хватит, Папрыкин, что вы городите?

— Да ладно притворяться! Я даже имя скажу: Володя! Володя ведь?

Не то чтобы Пал Палыч поверил намекам арестованного, но какая-то подоплека в них есть, возможно. Это уже беспокойно и неприятно.

На закрытом корте Коваль играет в теннис с Феликсом.

«Псы» немножко болеют.

— Хорошо патрон взял!

— Феликс тоже… только малость суетится.

Сет кончается выигрышем Коваля, и Феликс использует благоприятный момент:

— Олег Иваныч, человека у меня взяли.

— На деле?

— Не-ет, вывеску кому-то почистил.

— Пьяный?

— Стал бы я! — заверяет Феликс.

— Кто такой?

— Двадцать девятый номер.

— А-а, бывший хоккеист, блондин, — Коваль любит показать, что знает людей наизусть, как хороший генерал своих солдат. — Ладно, вытащим.

Когда партнеры, уже переодевшись, выходят на улицу, оказывается, что Коваля поджидает Хомутова.

— Извини, но завтра воскресенье, а потом тебя три дня не будет…

Коваль отпускает Феликса.

— Ты всегда знаешь, где я? — спрашивает Хомутову, идя к машинам.

— Каждую минуту суток.

— Страшная женщина.

Дальнейший разговор происходит в дороге.

— Задержка с пеньковой фабрикой, Олег Иваныч.

— Люба! Я покупаю химическое оборудование, нашел валюту.

— Железная баба там в директорах, не подступишься!

Коваль немало изумлен, что Хомутова перед кем-то пасует.

— Я подумала назначить удобного директора, но это сколько лишних людей подключать. Неграмотно. Может, сменим адрес? Не одна такая фабрика.

— И другие понадобятся. Если из-за трудностей отменять мои решения… лучше разъедемся в разные стороны.

— Понимаешь, Олег Иванович, из рабочих до директора дошла, — виновато объясняет Хомутова. — Все своим горбом. И никаких грехов.

— Семья?

— Муж умер, три дочери, тоже в мамашу, порядочные. Четверо внучат.

— Дети… — чуть задумывается Коваль.

— Олег Иваныч, ты мое отношение к этому знаешь! — позволяет себе некоторую резкость Хомутова.

— Да, способ для подонков…

— Зачем мы держим психолога, врача, адвоката? Найдите больное место. Она всю жизнь делала веревки. Только.

— Нет, Гамлет ошибался, — говорит Коваль.

— Гамлет? Быть или не быть?

— Нет, что на человеке нельзя играть, как на флейте. Можно. Как на гармошке. Главное — растянуть мехи, раздуть. И потом на кнопочки нажимая… — изображает, как надо сыграть нужную мелодию.

Тушина, директор фабрики пеньковых изделий, у себя в кабинете. Она дородная, полнотелая женщина с хорошим открытым лицом и начальственной, а порой и грубоватой повадкой.

Входит Хомутова.

— Прием сотрудников по личным вопросам… — густым голосом говорит Тушина, сразу угадав в посетительнице постороннюю.

— Я по вашему личному вопросу, — с неприятной задушевностью произносит Хомутова, садится без приглашения и, поймав взгляд директорши, гипнотически не отпускает его. — Наши семьи, Анна Кондратьевна, связала общая беда. Кира, дочка ваша, в августе отдыхала в Крыму. Познакомилась там с моим племянником. И так это нам обернулось! — Хомутова неторопливо достает платочек, промокает щеки под сухими глазами.

Тушина пока ничего не отвечает, пока лишь изумлена нелепым каким-то визитом.

— Парень только из армии, а девочка красивая, сексуальная, силком тащит в койку, — продолжает Хомутова. — Вот снялись на память, — со вздохом показывает фотографию, где на фоне южного пейзажа смонтирована молодая пара.

Тушина гневно выхватывает фотографию, рвет в клочки и сыплет перед носом Хомутовой на стол. Чтоб Кира кого-то «тащила в койку»?!

— Вранье, вранье и вранье! Пошла вон!

— Зачем так, Анна Кондратьевна. Фотографий-то вон, — Хомутова вынимает и разворачивает веером пачку фотографий. — Вы поймите, у парня из-за Киры большие неприятности!

Тушину осеняет:

— Ты шантажистка, что ли?

— Конечно, шантажистка, — садится поудобней, кладет ногу на ногу.

Первый тур обработки так и задуман: убедить Тушину, что у нее собираются вымогать деньги. Чем больше вывести из равновесия, раскочегарить, тем сильнее будет шок от дальнейшего.

— Катя! — жмет директорша кнопку на селекторе. — Вызови ко мне… Катя! — крупными шагами выходит в приемную выяснить, что там с Катей, которая не откликается.

Это предусмотрено. Секретаршу под благовидным предлогом удалили. Вместо нее Тушина обнаруживает двух молодчиков из хомутовской охраны.

— Кто такие? — грозно спрашивает она.

— Мы с мамой.

— Тоже переживаем.

И тяжелыми взглядами буквально заталкивают женщину обратно. Вот так, значит, все обставлено: выйти ей не дадут, даже если б могла бросить директорский кабинет на волю темной визитерши с ее молодчиками. Расправиться с ними врукопашную — сил не хватит. Надо взять подмогу. Но прежде чем Тушиной успеть к селектору, Хомутова вываливает новый шмот грязи:

— Врач сказал: «Радуйтесь, что не СПИД. Сифилис все-таки лечится». Заразила парня ваша Кирочка, Анна Кондратьевна, вот какая беда!

Анна Кондратьевна хватается за сердце. Срам невыносимый, наглая ложь! Но ход рассчитан верно: чужих она теперь созывать поостережется, уже не к селектору тянется — к телефону.

— Как зовут племянника?

— Леопольд, — жалостливо подсказывает Хомутова и хамит, выходя из образа: — Как кота в мультиках.

— Гадюка! — отвечает ей на это директорша и набирает номер.

— Кира, это мать. Ты когда ездила в Крым, фотографировалась с Леопольдом?.. Тебя надо спросить, с каким!.. — Хомутова подсовывает ей карточку. — Стоите на камнях, сзади гора… Высокий брюнет, тонкие усики. Как не помнишь?.. Все, потом объясню.

Она кладет трубку, а Хомутова припевает:

— Вот молодежь! Заразила и не помнит, а?

— Хватит морочить голову! — рявкает Тушина.

— Каково будет ее мужу, как узнает. Он ведь ревнивый страшно, Стасик-то! И сестрам тоже, Наде с Верой.

Тушина решает для вида согласиться:

— Сколько ты хочешь?

— Считайте сами. Леопольду от врача отмазаться, чтоб снял с учета, потом на неофициальное лечение. Мой проезд туда-назад. Ну и этот… моральный ущерб…

— Хорошо. Завтра принесу, — говорит Тушина.

— А-а, надумала в милицию стукнуть, — разоблачает ее Хомутова. — Директорская голова!

— У меня здесь нет.

— Бедная, значит? Могу одолжить.

Хомутова выкладывает несколько толстенных денежных упаковок.

— По десять тысяч. Бери.

У Тушиной все в голове переворачивается кувырком. То было вымогательство, теперь похоже на подкуп. Да что же это такое?!

А Хомутова не дает опомниться:

— Вот повестки в венерологический диспансер. На обследование. Кире и Стасику как официальному половому партнеру.

Тушина читает и вскрикивает:

— Ты же знаешь, что она здорова!

— А я вот так поделю, — Хомутова ребром ладони раздвигает пачки, — это доктору, это лаборантке. И будет сифилис. И ни в жизнь твоя Кира не отмоется. Такие же повестки на работу пойдут. Кстати, и уголовная статья есть — за умышленное заражение. Потонешь в дерьме!

— Я пойду в райком! — грозит Тушина. — Я найду управу!

— Хорошо, пришла. Хоть в ЦК. Спасите, шантажируют, будто у дочки сифилис. А там гинекологического кресла нету. Что тебе скажут? Ах, Анна Кондратьевна, мы вам очень сочувствуем. Но поскольку есть официальный вызов, пусть дочка пройдет анализы. Тогда можно обжаловать в райздрав. А сами думают: только бы поскорей руки вымыть! Мало ли что. Дальше. В райздрав мы успеем раньше тебя. От больших денег нигде не отказываются.

— Аферистка! Подлюга! — вне себя кричит Тушина.

Из приемной заглядывают «мальчики»:

— Мама, не помочь?

— Да нет пока. Немножко директорша нервничает.

Парни скрываются.

— Все равно не боюсь! Ничего со мной не сделаешь! — упорствует Тушина.

— Зачем меня бояться? Ты бойся, что Стасик опять на развод подаст. Прошлый раз Кира чуть в Кащенку не угодила, верно?

— Не понимаю… чего вы добиваетесь? — выговаривает Тушина после паузы.

— Да пустяки. Откроем лабораторию по качеству. Оборудование мое, люди мои. В их дела чтобы никто не лез. Второе — сменишь кладовщика, я пришлю кандидатуру. Через неделю надо приступить к работе.

Тушина постигает наконец смысл всей истории. Страх, отвращение, протест легко читаются на ее бесхитростном лице.

— Вот оно что!

Садится к столу, что-то размашисто пишет.

— На, подавись! Взяли?

Хомутова читает написанное заявление:

— «Прошу освободить от занимаемой должности». И чем же это Кире поможет? — изумляется она. — Как тебе ее не жалко? Нет, какая-то ты баба легкомысленная. Ведь еще только с почты повестки понесут — уже вокруг начнется шу-шу-шу. Слыхали, Тушина-то дочка… А у тебя их еще две. На них, думаешь, не приготовлено? Все прахом пойдет. Нет у тебя выхода, пойми!