Мафия - Ольга Лаврова

На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из «мальчиков» в траурной рамке. Рядом напарник погибшего — голова забинтована, руки на перевязи.

Тут же молча стоят Коваль, Крушанский, Коля, Феликс и группа «псов».

— Наших было двое, тех пятеро, — вздыхает Хомутова. — Хороший мальчик.

— Жене пятьдесят тысяч, — распоряжается Коваль в сторону Крушанского. — А ему, — про забинтованного, — лечебные и премию.

Коваль удостаивает пострадавшего рукопожатием и направляется наверх, на ходу говоря Хомутовой:

— Увеличивай штат своих мальчиков. Как московские дела?

— Осталось трое оптовиков. Жесткие мужики, надеются устоять. Другие все готовы на наши условия.

— А те, значит, не боятся… — Смелость Ковалю импонирует. — Попробуй мирные переговоры.

Хомутова кивает и отстает. Ее окликает Коля:

— Люба, ты запретила держать траву в банкетном зале?

— Конечно. Мало ли что.

— Куда же складывать?

— Думайте. Я отвечаю за безопасность.

Коля догоняет патрона у двери кабинета.

— Олег Иваныч, скоро большой привоз, а девать некуда. Можно сюда хоть временно?

— Это наш офис. Здесь принимаем людей со всего Союза. Имеем право работать в комфорте, а не под лестницей. Насчет складирования были же идеи.

— Крушанский не финансирует.

— Как всегда, подводят смежники? — усмехается Коваль и, чувствуя, что разговор примет общий характер, приглашает всех войти.

— А время жмет, — поддерживает Колю Феликс. — Началось сезонное колебание цен, зимой будут перебои с поставками.

— Нет надежного варианта, — ворчит Крушанский. — Последнее предложение Феликса — подвалы гауптвахты.

Коваль взглядывает на Феликса с веселым одобрением:

— Под защитой гарнизона?

— Не люблю, когда вы связываетесь с военными, — говорит Крушанский. — Там, где могут вызвать наряд с автоматами… Я перестраховщик, меня это не устраивает. И потом, нельзя сосредоточивать в одном месте. Проводка загорится, молния ударит…

— Налетит ураган, случится землетрясение, — в тон ему продолжает Феликс.

Хомутова настроена юмористически к мучающим их проблемам и держится по-домашнему, что-то прибирая в кабинете Коваля.

Крушанский игнорирует реплику Феликса, гнет свое:

— Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные деловые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиентурой.

— Короче, Крушанский.

— Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обязательство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе…

Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бухгалтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.

— Нужны несколько мелких хранилищ.

— Сплошное благоразумие, — скучает Коваль. — Но прав.

— Раз пошел глобальный разговор… потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! — вырывается у Коли.

— Народ перетопчется, — вскидывается Феликс. — Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы — их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные поставки… и вообще такой огромный оборот…

Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.

— Дело не в обороте, — говорит после паузы Коваль. — Не в деньгах. Безбедно прожить есть много способов… Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я — хочу — владеть — всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман — считайте, министерство наше. Дочь областного вождя — вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача… И мы еще вернемся за подснежниками!

Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Феликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.

Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:

— Спасибо за внимание.

Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба разместились сбоку стола, чтобы избежать традиционной позиции следователь — допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безусловного доверия.

— Устроиться по специальности… — говорит он. — Но сегодня можно найти более высокооплачиваемую работу, чем инженер-химик.

Подоплека невысказанного вопроса Ардабьевым сразу уловлена.

— Вы думаете, стремлюсь… Честное слово, нет! Да никакой лаборатории не нужно! Был бы пузырек и пипетка — я вам изготовлю дозу! С прошлым покончено, клянусь!

— Чем безнадежней наркоман, тем искренней клятвы…

Спорить не приходится, Ардабьев, видимо, знает, что суждение следователя верно.

— Конечно, можно рабочим в магазин, — отвечает он, помедлив. — Не пью, не ворую… хоть в Елисеевский. Так рад вольной жизни, что я бы готов. Но жена… если я грузчик — для нее моральный крах.

Звонит внутренний телефон.

— Слушаю… А-а, да есть сведения… Нет, тот, с кем имели дело вчера утром… не могу вслух.

Ардабьев жестом спрашивает, не выйти ли ему, Пал Палыч показывает, чтобы сидел.

— Понял? Действуй… Владимир Игнатьевич, — возобновляет он разговор с Ардабьевым, — я за вас в известной мере должен поручиться, так что потолкуем по душам. Как вам сиделось?

Ардабьев собирается с мыслями.

— Тяжко… Я б всех следователей и судей сажал хоть на месяц, чтоб поняли! Исправительно-трудовая колония… Нельзя там исправиться! Каторга есть каторга, ничего больше!

Он ждет протеста Знаменского, но у того на лице только внимание.

— Говорите, Владимир Игнатьевич, говорите.

— Когда человек попадает на семь, десять лет, то уже… Если есть деньги купить, забыться — он купит. Там не проблема, любые препараты. Нет денег — существует система лагерных услуг… известна вам эта мерзость? Сколько там становятся наркоманами!

— А для многих — повышение квалификации, — добавляет горькое признание Пал Палыч. — Сажаешь воришку — получаешь ворюгу, из хулигана созревает бандит. Тайная язва нашей профессии!..

Снова телефонный звонок.

— Извините, занят, — говорит Пал Палыч. Он уменьшает силу звука, так что в дальнейшем аппарат только негромко гудит, и Знаменский не берет трубку.

— Владимир Игнатьевич, действительно излечились?

В беседе наступает перелом в сторону взаимного доверия.

— Сам удивляюсь! Шесть раз корчило! — Ардабьеву и сейчас страшно вспоминать. — Табуретки грыз, Пал Палыч, выл хуже волка… Аж на четвереньках полз к конвою, чтоб спрятали в карцер: чтоб никто из жалости не сунул сигарету или таблетку!

— А теперь? Прежняя обстановка, прежние друзья.

— Этого не боюсь. Есть некоторая растерянность перед жизнью. Когда я садился, иные были порядки… то есть, как выясняется, беспорядки, но беспорядок, который существует очень долго, поневоле принимаешь за порядок. Все примерно одинаково считали: белое-черное, право — лево, если лицом на север, то за спиной юг. А сейчас мозги кувырком.

— Но вы ведь, вероятно, читали газеты? — улыбается Пал Палыч.

— Больше по своей больной проблеме. Думал, правда, за наркотики взялись. А вышел — что творится! При мне в пивном баре: в кружки аэрозоль пускают, называется «раз-пшик», «два-пшика». Пацаны по пять флаконов от пота берут — нюхачи! Видел таких в колонии, в столярной мастерской — лаки там. Плодятся, как… — Ардабьев очень взволнован и не находит сравнения. — По-настоящему это никого не волнует, страна занята другим!.. Да и что реально сделаешь? Я читал, двадцать пять миллионов гектаров дикорастущей конопли!

Входит Сажин:

— Пал Палыч, Томин спрашивает, как решаем с…

Знаменский прерывает его жестом и, обернувшись к Ардабьеву, разводит руками: дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.

— Насчет работы позвоните во вторник, — говорит Знаменский.

— Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, — признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. — Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.

— Ну звоните, попробую.

Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. «Псы» — впереди.

Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.

— Стой! — внезапно командует он тому, кто за рулем.