Твоя половина мира - Евгений Прошкин

— Послушай!.. — Элен нетерпеливо постучала кулаком по двери. — От тебя воняет, ты сам не замечаешь? От твоих слов воняет!

— Как в сказке, — невозмутимо продолжал Альберт, — родила трех богатырей. Тройняшек, — пояснил он. — Государство пеклось о демографии: социальные программы, то-се... И чего бы ей не родить? Да плюс еще страховка... Подросли прадеды наши и разбрелись кто куда. Потом тоже детей наделали. А от тех уже наши родители появились. Такое у нас древо...

— Так мы с тобой... брат и сестра...

— Четвероюродные. Но обниматься не будем, правда?

— И все наше поколение...

— Форварды, — кивнул Альберт.

— Сколько нас?

— Точно неизвестно. Двадцать с чем-то. Элен затушила окурок.

— Бабушка... то есть прапрабабушка... Она была русская?

— Поэтому нас сюда и тянет. Я тоже не здесь родился. Местными были только Полушин и некто Серж Максимов. Но сейчас форвардов в Москве гораздо больше.

— Это ты нас собрал?

— Я? Очень надо...

Он не способен. Кроме того, что Альберт фигляр и, видимо, трус, он просто не способен.

— Сами собрались, — сказал, поразмыслив, Альберт. — В силу исторической необходимости, наверное...

Он заехал на стоянку и подрулил к ее “Лексусу”.

Разговор окончен.

Элен так и не поняла, чего он от нее добивался, но задерживаться не стала. Едва она вылезла из “Хаммера”, как у нее в кармане пискнул терминал.

— Мисс Лаур, почему вы не отвечали?

— Я? Не отвечала?..

— Мы два раза пытались с вами связаться. Вероятно, у “Хаммера” экранированный салон. Альберт в машине широко улыбнулся.

— Впредь, мисс Лаур, вы не должны...

— Хорошо, не буду. Что у вас?

— У нас... поручение.

Элен посмотрела на Альберта. Тот подмигнул, снова показал ей “пистолетик” и, включив заднюю передачу, укатил.

— Ну? — бросила Элен.

— Адрес мы уже переслали. Ничего сверхъестественного от вас не требуется. То же, что и с Полушиным.

— И вы опять не назовете его фамилию?

— Назовем, конечно.

— Но уже после... — мрачно произнесла Элен.

— Ваши намеки, мисс Лаур, непозволительны. Хорошо: Ульрих Козас.

Элен сложила терминал и, сунув его в карман, наткнулась на новенький “ангус”. У нее появились дурные предчувствия.

Ульрих Козас жил в Москве давно. Приехал в этот город и без всякой видимой причины остался, говорил — Просто так. Причина, конечно, была, и Тиль о ней знал, да и сам Козас знал не хуже. Но признавать не хотел. Он вообще не любил заниматься какими-либо копаниями — старался меньше анализировать, меньше думать, меньше волноваться. Ульрих берег свои нервы.

Носилки загрузили в кузов, и следователь махнул рукой, разрешая ехать.

— Вот так, — печально произнес он. — Вы снова опоздали, герр Мэйн...

Повторно представляться он не счел нужным, и Тиль не сразу вспомнил, что зовут его “Ефимов Н.В.”. Если так можно называть живого человека.

— Сегодня вы расстроены гораздо меньше, герр Мэйн, не правда ли? — сказал Ефимов, закладывая руки за спину и как бы приглашая отойти от подъезда.

— Мы с Козасом не были друзьями. — Тиль поймал на себе внимательный взгляд и неохотно пояснил: — Мы с ним враги. Были...

— Зачем же вы к нему приехали? Надеюсь, не для мести?

— Мне не за что мстить Ульриху. У нас... идейные расхождения.

— М-м-м... — Следователь, развернувшись, направился обратно. — Идейные расхождения... Звучит интригующе и в то же время трогательно. Как будто мы с вами беседуем о подпольной организации... Нет, герр Мэйн, речь идет об уголовном преступлении. О циничном, — он поднял указательный палец, — убийстве. Из пистолета марки “ангус”. Пулю мы извлечем и исследуем, но... основную информацию мы получаем от гильзы. “Ангус” гильз не оставляет. Вам, полагаю, это известно.

Ефимов явно говорил лишнее, и Тиль уже понял, почему. Полицейский наряд, оттеснявший зевак, незаметно блокировал площадку возле дома. В маленьком садике появилось подкрепление в штатском. Все было сделано быстро и культурно.

— Рихард Мэйн погиб в автокатастрофе, — рассеянно промолвил Ефимов. — Еще в начале весны. Для полугодовалого трупа вы на удивление свежи, герр... э-э...

Тиль оставил его “э-э” без ответа, лишь сказал:

— Я не убивал Козаса.

— Я тоже так думаю. И Полушина убили не вы. Но вы с этим как-то связаны. Хочу разобраться... И у меня будет такая возможность. Чужие документы — достаточный повод для ареста. Надеюсь, вы проявите благоразумие и...

— Мне не стоило сюда приезжать.

— Да, это была ваша ошибка.

— Ошибка, — согласился Тиль. — То самое слово... Карточка Рихарда Мэйна догорела и рассыпалась в пепельнице черным прахом.

Ошибка. К Ульриху Козасу ходить нельзя: во-первых, без толку, во-вторых, там снова будет вертеться Ефимов.

Тиль и не собирался. Вернее, не рассматривал этот вариант всерьез. Просто представил. И неожиданно для себя выудил из теоретической проработки нечто важное.

Следователь шутил про какую-то тайную организацию... Нет, все гораздо проще: Ульрих был неприятен Тилю как человек.

Козас открыл букмекерскую контору. Принимал ставки на все, вплоть до погоды и статистики по бытовому травматизму. Сам Козас никогда не играл, достаточно было того, что он корректировал проценты по ставкам — с учетом реальных прогнозов. В этом и заключалась его игра. Все форварды нарушали какие-то правила, но большинство делало это по необходимости, а Ульрих превратил свой дар в бизнес.

Тиль, не глядя, протянул руку и открыл вторую бутылку. Вернувшись от Максимова, он заперся в номере, сел перед монитором и... до вечера так и не поднимался. Не было необходимости: водка и тоник стояли двумя шеренгами возле кресла. Тоник пился значительно медленней.

Взяв пульт, Тиль подержал его в ладони и бросил обратно. Ничего интересного. В целом мире — ничего... кроме того, что кто-то начал истреблять форвардов. Но миру это... Правильно: неинтересно.

Тиль глотнул из низкого стакана и, скривившись, потер лоб. Надо же, он ведь этого и в мыслях не держал. Ульрих Козас был последним человеком на Земле, к которому он мог бы обратиться.

Когда-то свое дело было и у Тиля. Два года назад, совсем недавно. Все шло нормально, даже более чем, но ему хватало мужества не вырываться слишком далеко.

Он выбрал средний уровень — торговал дешевой сборной мебелью — и периодически подводил свою фирму под убытки, чтобы годовая прибыль не превышала разумных пределов.

Возможно, и это диктовал ему форвертс. Тиль не сопротивлялся. Он с детства знал, что афишировать такие способности опасно. Самолюбие не болело. Ему достаточно было собственного понимания, а доказывать что-то посторонним людям... Ради чего?