Мой разрыв с сектантами-трясунами - Федор Николаевич Мячин

как это было во Фрунзе, в Токмаке, Барнауле и многих других городах. На окраине поселка Падь Ободная сняли полуразвалившийся домик, и вновь начались неустанные, до потери сил, моления и ожидания прихода ковчега.

Николай Горетой незамедлительно приступил на новом месте к бурной проповеднической деятельности.

— Горе мне, если я не проповедую, — любил повторять он.

Этим живет Горетой и не упускает случая, чтобы из своих приближенных сделать проповедников «слова божьего». Он строчил сотни писем во все концы, сзывая единоверцев. Они не заставили себя долго ждать.

Что же это за люди, так быстро откликнувшиеся на зов сектантского проповедника?

В те годы я не знал их подлинного лица. Лишь позднее понемногу просочились в среду узкого круга руководителей сектантов кое-какие сведения. Рядовые же члены секты до сих пор ничего о них не знают. Поэтому я должен рассказать о них.

Циммерман Николай Александрович. В 1949 году проповедник «христианской морали» был судим за воровство.

Курбатов Иван Константинович. В годы Великой Отечественной войны он уклонялся от службы в рядах Советской Армии, за что был судим[8].

Лоренц Александр Густавович. В начале Отечественной войны его призвали в армию, но вскоре он сдался в плен. Ходили про него в среде сектантов различные слухи, но утверждать их я не берусь[9].

Афанасий и Ксения Райлян. В годы Великой Отечественной войны супруги, враждебно настроенные к советскому народу, устраивали молебны за отказ от службы в рядах Советской Армии, предательски распускали нелепые слухи о советских людях.

Губа Николай Терентьевич, Толстикова Клавдия Дмитриевна, Янцен Иван Германович, Калабухова Евфросинья Михайловна и другие сектантские активисты в годы минувшей войны и в послевоенное время были судимы за антисоветскую деятельность.

Этот список можно было бы продолжить, но и приведенные примеры достаточно красочно характеризуют лицо тех, кем окружил себя Горетой, кто выполняет в общине ведущие роли.

На прибывших Горетой возложил задачу вовлечения в секту молодежи и руководства ею. Нетрудно представить, в каком духе воспитывают молодых людей эти «божьи дети». Нельзя умолчать и о том, что находятся легковерные, неискушенные в жизни юноши и девушки, которые попадают в хитро сплетенную паутину и вверяют подобным христолюбцам свою судьбу. Пусть, читая эти строки, они узнают настоящее лицо своих «духовных наставников».

Шли недели и месяцы. Кругом звенели голоса молодых строителей, портовиков, судоремонтников, сооружающих новый советский город. А сектанты, спрятавшись от жизни, по-прежнему конвульсивно тряслись и молились.

Некоторые стали выражать сомнения и недовольство. Ведь Алтайский край, который покинули, все еще не наказан господом богом. Напротив, молодежь подняла там многие тысячи гектаров целины, воздвигла новые поселки и предприятия. Далеко за пределы края хлынул обильный поток алтайского хлеба. Опять господь не сдержал слова. Недовольство начало было просачиваться наружу, но Горетой быстро переключил внимание верующих на ковчег.

Наивные люди, чего они ждали! Ведь американские империалисты убедительно показывали, какие «ковчеги» шлют они другим народам. Мало ли этих «ковчегов» шестого американского флота прибыло с вооружением и солдатами к берегам Ближнего и Среднего Востока, чтобы начать интервенцию против народов Ливана. Немало прибыло их к берегам Китайской Народной Республики. Воздушные «ковчеги» Соединенных Штатов Америки по сей день кружат над миролюбивыми государствами с тяжелым грузом атомных и водородных бомб.

Но сектанты не слушают радио, не бывают на лекциях, не читают газет.

Сектанты молятся…

Я ВЫХОЖУ ИЗ ТЕМНИЦЫ

Незаметно летели месяцы и годы моей проповеднической деятельности. Я усердно изучал библию, подолгу просиживал над конспектами «божественных» бесед. Руководители секты с похвалой отзывались о моих проповедях. Казалось, ничто уже не заставит меня свернуть с этой узкой тропы.

Но в июне 1950 года пришла повестка из горвоенкомата. Она была громом среди ясного дня: меня призывали на службу в ряды Советской Армии. Неожиданная весть мигом облетела общину. Что делать?

«Братья» и «сестры» пали на колени. Они молились ожесточеннее прежнего, чтобы бог отвел меня от службы. Но не надеясь, видимо, на всевышнего, они стали давать мне практические советы: усиленно молиться и поститься, по три-четыре дня ничего не есть. Все припоминали, что именно таким образом Николаю Лунину удалось избежать службы.

Поститься я не стал. Но молился днем и ночью, отчаянно взывая к богу.

— Если не оставишь меня, и я тебя не оставлю, защищу и сохраню, — отвечал мне бог устами «пророчицы» Нюры Котелевич.

Моему отъезду было посвящено специальное собрание общины. «Братья» и «сестры» сокрушенно молились и заливались слезами. Потом, подняв глаза к потолку, долго пели:

Как овечку пастырь добрый,

Ты веди меня вперед…

В этом нестройном хоре громче всех раздавался мой жалобный голос:

О Иисус мой, Иисус мой,

До могилы будь со мной!

…С самого утра на многолюдном перроне гремел оркестр. Новобранцы шутили, обнимали невест, обещали старикам не забывать дома.

Меня пришли провожать хмурые «братья». Они негромко молились, чтобы господь дал мне силы устоять перед соблазнами, которые меня ожидают, и ускорил бы час моего возвращения к «народу божьему». На нас обращали внимание, но мы невозмутимо молчали и продолжали тихо молиться.

— По вагонам! — раздалась команда.

Последние напутствия и горячие поцелуи, обрывки песен, слезы и смех — все слилось в многоголосый вокзальный шум. Я поднялся в тамбур и молча смотрел на перрон.

Поезд тронулся. Моих печальных «братьев» оттеснили сотни провожающих, которые долго махали нам руками.

Когда вокзал скрылся за поворотом, я влез на третью полку, заплакал и начал молиться.

Молодые ребята, ехавшие в нашем вагоне, решили коллективно купить баян, но я не хотел иметь с ними ничего общего. Они не обиделись на мой отказ. Потом позвали меня играть в домино, но я снова отказался.

— Не болен ли ты, товарищ? — спросили у меня.

— Не болен.

На меня махнули рукой.

В вагоне было весело, шумно.

Ребята быстро перезнакомились друг с другом, уже знали, кто где работал, показывали фотографии знакомых девушек, родных. Я почти не покидал третьей полки.

Через несколько дней поезд подходил к Сталинграду. Стоянка была долгой, поэтому нам предложили познакомиться с городом. Все высыпали на перрон. Я тоже спустился со своей полки, потому что оставаться весь день в вагоне одному не хотелось.

— Смотри-ка, Федор Мячин! — послышался чей-то голос. Я обернулся.

Ко мне бежал высокий, худощавый парень. Я сразу узнал его. Это был Виктор Манечкин — мой однокашник, товарищ по школе.

— Ты в каком вагоне?

— В третьем, а ты?

— А я в пятом. Со мной