Эпоха рыбы - Павел Лятошинский

Это была «Рига-7». На раме еще виднелись остатки голубой краски, а бензобак с крыльями перекрашивались так много раз, что определить их цвет не было никакой возможности. Маленький глушитель в форме огурца был примотан к раме стальной проволокой, а на месте ручки газа торчал тоненький трос.

Дмитрич развернул кожаный сверток с гаечными ключами, уселся на бревно и энергично стал откручивать гайки, но только те, которые еще поддавались. Таковых оказалось совсем мало. Старик не сдавался и обильно поливал гайки и болты моторным маслом.

– Дмитрич, а искра есть?

Андрей присел рядом, выкрутил свечу и, положив её на головку цилиндра, скомандовал крутить колесо. Дед повиновался и, к своему удовольствию, увидел, как проскочила синяя искра.

– Говорю же, работает машина! А почему тогда не заводится?

– Причин может быть много, – с этими словами Андрей залил в камеру сгорания бензин через отверстие для свечи и закрутил свечу на свое место, – какой хозяин, такая и техника, – коротко объяснил он суть манипуляции, – пока пятьдесят грамм не нальешь, с места не сдвинется.

Дмитрич понимающе кивнул.

Упершись в руль, юноша резво толкал мопед по территории. Двигатель чихнул, фыркнул, громко зарычал, дернулся и заглох.

– Топливо не поступает, – с этими словами Андрей оставил мопед у стены и, отдышавшись, продолжил, – Вам бы от него избавиться, не выйдет толку.

– Как же не выйдет, еще как выйдет. Просить потом будешь, что б Танюшу свою прокатить с ветерком.

Воспаленные глаза старика улыбались, к нему возвращалась жизнь.

Глава десятая

Мопед спрятали под клеенку, дожидаться лучших времен.

Андрей переоделся в чистую одежду и заглянул в сторожку, попрощаться. Дмитрич сидел на табурете и сквозь занавеску смотрел в окошко. Увидев юношу, он наклонился и достал из-под кровати полуторалитровую бутылку с бордовой жидкостью.

– Угостили меня домашним вином, молодым, если не сильно торопишься, может, трахнем по стаканчику?

Андрей неохотно, но согласился. Вино пилось легко. Прохладный вечер располагал к беседе.

– Давно хотел спросить, как вы думаете, почему говорят, что нужно любить своих врагов? Как такое возможно? Ведь, если вашей логике следовать, то любовь есть желание служить, получается, что врагу служить?

Дмитрич недолго подумал:

– Любить врага не означает служить ему. Но подумай, что, вот сделал тебе человек пакость, специально или случайно, не важно. И вот сидишь ты такой, злой, ночь не спишь, думаешь всё, как бы ему ответить, изводишься. Ты не спишь, бесишься, а он спит. Крепко спит, потому, что и не знает о тебе и о том, что ты думаешь. Вот и получается, что какая тебе польза, если тебя желчью переполняет. Понимаешь?

– Понимаю. А еще, понимаю, что вы не правы. Нет ведь никакой любви, – ответил Андрей, и увлеченно рассказал старику в мельчайших подробностях о своих размышлениях на этот счет, о лжи.

Старик слушал, попеременно то кивая, то отрицательно качая головой.

– От меня ты чего хочешь? – не выдержал дед, – как страус размышляешь: раз чего-то не вижу, значит, этого нет, – старик оглядывался по сторонам, ища правильный пример, – вот скажем, нет у тебя мопеда. Это не значит, что его не существует, хотя и нет у тебя. А у меня есть, и я знаю какой он.

Довольный собой Дмитрич отпил разом половину стакана, как если бы произносил тост.

– Любовь, получается, что как вера, не требует доказательств, да?

Старик устало кивнул.

Глава одиннадцатая

Время летело незаметно, а стемнело рано. Андрей встал из-за стола и ощутил невероятную тяжесть в ногах. Вино допито, разговор окончен, а в Комсомольском микрорайоне его ждала Таня и наверняка волновалась. Сон сморил в автобусе, под монотонный вой трансмиссии. На конечной остановке его разбудил водитель, и Андрей, шатаясь, побрел домой.

Тихонько он открыл дверь и бесшумно проник в квартиру. Было жарко и душно – включили отопление. Облокотившись о стену, он снимал ботинок, который, прежде легко сам спадал с ноги, но именно сегодня никак не поддавался. Неловко упершееся в стену плечо соскользнуло, и тело вслед за ним, с грохотом, рухнуло на пол. Таня с мамой молча наблюдали за жалкими попытками разуться.

– Молодец, дочь, нечего сказать, привела в дом черти что, – ехидно комментировала происходящее Ирина Сергеевна, – помоги ему, чего смотришь, и тазик дай, не забудь.

Таня послушно подхватила Андрея под руки, проводила к постели, поставила рядом эмалированный таз, который, впрочем, не понадобился, и ушла на кухню. Голова кружилась, не хватало воздуха. Комната плыла в разные стороны, потолок, то надвигался, то подпрыгивал и становился на место.

Танина мать решила, что Андрей уже крепко спит, и потому позволила себе высказать дочери всё, что о нем думает и долго в себе копила. В эту ночь, он услышал о своих недостатках во внешности и росте, о скудных перспективах и малом доходе и еще о многом. Были тут и слезы о загубленной молодости и мольбы «не ходить по тем же граблям». Таня больше молчала и только изредка возражала, оправдываясь, что такого, может быть, и не повторится, а, кроме того, что она его любит, и он хороший. Дальше Андрей не слышал, потому что заснул.

Глава двенадцатая

Часы на стене показывали без четверти девять. На полу валялись грязные вещи, в которых Андрей возвратился вчера. Он натянул джинсы и вышел на кухню. За столом сидели Татьяна и её мать.

– Что ж вы меня не разбудили, – резко начал он, но, заметив на лицах каменное выражение, запнулся.

Таня виновато опустила глаза, мама же её, напротив, со злостью сверлила Андрея взглядом насквозь. Разговаривать с ним никто не собирался.

– А что, собственно, случилось?

– Нет, ну ты посмотри, он еще спрашивает, – язвительно начала Ирина Сергеевна, – он спрашивает, что случилось. Его тут, значит, приняли как родного, обогрели, а он…

– Мама, хватит!

– Нет, пусть слушает!

– А можно, я потом послушаю, а то на работу опаздываю уже.

Андрей пошел в комнату одеваться, а в это время Танина мама пренебрежительно и громко предсказывала дочери будущее с бездельником и пьяницей, а затем громче, почти кричала, что ему, (и она нарочно, брезгливо, не называла имени) дела нет до того, что же он творит.

Хлопнула входная дверь. Прикуривая на ходу, Андрей широко шагал на остановку. Недоумение смешалось с гневом. Он повторял про себя: «Что же он творит, что же творит, да что-что – ничего. Не может так долго продолжаться, нужно что-то решать. Уйду, к чертовой бабушке, уйду».

Глава тринадцатая

Дмитрич затыкал ветошью щели под