Эпоха рыбы - Павел Лятошинский

Он нащупал рукой ошейник, почти вросший в некогда могучую шею собаки, отсоединил цепь. Потом отошел к вагончику и сел на деревянный чурбан, на котором обычно колол дрова.

Собаки не умирают дома… Жук не мог идти, не мог подняться. И потому он полз – медленно, едва заметно. Полз, пытаясь притупившимся нюхом поймать какой-то одному ему известный запах. Запах далекого предка, не знавшего цепи и ошейника, не имевшего хозяина…

В эту ночь старик не спал – лежал с открытыми глазами и вслушивался в тревожную тишину.

Он вспомнил, как иногда Жук срывался с цепи, пропадал где-то по несколько суток и все же возвращался домой. Что за сила гнала его тогда, здорового и сильного, к цепи и ошейнику? И что за сила заставляла умиравшего уползать от них?

Он не знал ответа.

Не дожидаясь, когда рассветет, старик снял со стены старый дождевик, накинул на себя и вышел из дома. Небо на востоке розовело, земля дышала полной грудью, дышала влажно и глубоко. Дмитрич провел рукой по траве, набирая в ладонь росы, умылся и пошел туда, куда вечером уползал Жук.

Проходя мимо пустой будки, он споткнулся обо что-то и едва не упал. На земле холодно поблескивала цепь. Сердце старика больно сжалось – в его представлении Жук и цепь всегда были неразделимы, как нечто единое и естественное. Сейчас же, глядя на мертвую цепь, ему стало особенно тяжело.

Пес не мог уйти далеко. Он лежал на мокрой траве, вытянувшись своим большим телом, с открытой пастью, в которой тускло желтели клыки.

Дмитрич расстелил дождевик, завернул в него труп собаки и медленно, ничего не замечая вокруг, побрел обратно к дому. Мокрые растения цеплялись за ноги, было скользко, но он шел, прижимая к груди уже остывшее тело Жука – осторожно и бережно.

Под акацией он выкопал яму, опустил в нее завернутого в дождевик Жука, засыпал землей. Только теперь, бросив последнюю горсть земли, он почувствовал, как что-то в нем прорвалось, лопнуло… Слезы хлынули из глаз старика, и он, даже не пытаясь утирать их, уткнулся лицом в шероховатый ствол дерева.

Кто-то тронул его за плечо – рядом стоял Андрей. Сейчас слова были бессильны. Андрей понимал это, но все же хоть прикосновением пытался утешить боль старика.

Они стояли молча над холмиком свежевырытой земли и не пытались скрыть своего горя. Они прощались с другом, прошедшим через все беды и радости…

Утро было ясное. Солнце поднялось уже высоко, и старик чувствовал его лучи на своем лице – с каждой секундой они набирали силу, и вот уже стало припекать.

Дмитрич глубоко вздохнул и огляделся: все вокруг сияло, залитое солнечным светом. Старик знал, что тяжесть утраты еще долго будет жить в сердце, и с удивлением подумал, что это почти не огорчает его.

Глава девятая

Ночью старик долго не мог заснуть. Постель казалась жестче, чем обычно. Грубые швы на бушлате под головой давили и впивались в кожу. Мысли роились потревоженным ульем. В сознании всплывали образы из детства, иконы в бабкиной спальне, шепот её молитв и плавные движения рук, благословлявших всякий раз.

Сон долго не шел. В висках пульсировали мысли. Жизнь неслась перед глазами. Немое кино черно-белыми отрывками мелькало под закрытыми веками. Редкие отрывки были яркими и несли с собой запах. Вспоминалась юность. Деревня. Покосившийся дом. Цветет сирень, запах перебивает керосин, которым бабка заправляет лампу. Трудно дышать, спазм давит грудь.

Утро пришло тяжелым похмельем. У кровати старик нащупал бутылку, потянулся, чтобы её поднять, но уронил, и бутылка глухо покатилась по полу.

– Сука… – выдохнул дед и остался лежать неподвижно, тяжело дыша.

На столе стояла бутылка пива. Вчера старик забыл её закрыть пробкой, и содержимое выдохлось. Налитое в стакан пиво больше не поднималось пеной. Дмитрич отпил большой глоток и поморщился. В голове пронеслась мысль: «выдохшееся пиво – как вся моя жизнь, пить противно, а вылить жалко».

Слева от проходной завода стоял ларек. Тускло подсвечивалась вывеска «ПРОДУКТЫ 24». Ассортимент товаров был представлен самым скудным образом: сигареты, пиво, несколько разновидностей печенья. Скромное предложение торговой точки полностью удовлетворяло все потребности старика.

– Мне Колос и Яву, – протянул Дмитрич в окошко смятую купюру.

– Ну, собственно, как и всегда, – ответил скучный голос из окошка.

– Совсем торговли нет?

– Совсем, – отозвался скучный голос.

– Ты в Бога веришь? – почти шепотом спросил Дмитрич.

– Наверно верю, – немного оживилась продавщица, – а ты что ж, в попы собрался?

– Нет, – закончил разговор Дмитрич и забрал покупки.

В тот вечер дорога к вагончику казалась бесконечной. Шоссе, вдоль которого пролегал путь, опустело. Старика оскорбила насмешка из заплеванного окошка. Чувство беспричинной тревоги долго не отступало.

Дмитрич налил в кружку пиво, энергично отпил густую пену и закурил. Разбухшая форточка поддалась усилиям старика, который жестом, отгоняющим муху, провожал из своего жилища сизый дым. Из темноты врывался холодный воздух. Усталость наливала низкие веки свинцом.

Озноб прервал и без того чуткий сон. Форточка была не заперта. Единственная лампочка тускло освещала вагончик. Старик поморщился, ощутив в горле острую боль, захлопнул форточку и снова провалился в сон.

Бывают сны, которые реальнее действительности.

Юноша стоит на потертом пороге дома. Алыми пятнами выделяются маки на фоне травы, а в бесконечно синем небе нет ни одного облака. Звуков не слышно. Делаешь шаг, другой, бежишь. Всё вокруг движется, как в окне скоростного поезда. Останавливаешься. Через дорогу Люба садится в машину. Она плачет. Ты парализован. Нет никакой возможности пошевелиться, кричишь, но ничего не происходит. Тишина.

Дмитрич проснулся в холодном поту. Тысячи лезвий рвут горло на части. Глаза закипают, слезы блестят на поросших седой щетиной щеках.

«Это всего лишь сон» – будто кто-то шепчет на ухо.

Сил встать с постели нет, как нет и желания просыпаться.

Снова юноша стоит на пороге. В следующее мгновение он бежит по тому же маршруту и останавливается на том же месте. Нет ни машины, ни Любы.

Дмитрич открыл глаза и приподнялся на локтях, он знает, что это был уже не сон. Он не видел, как уехала Люба. Он не знал, куда и почему она уехала. Просто исчезла, а он не пытался её искать.

Глава десятая

Дверь вагончика открылась настежь. В дверной проем ворвался холодный воздух и яркий свет. Посреди этого свечения возник щуплый силуэт Андрея.

– Дмитрич, я уж думал, что ты домой на праздники уехал, а потом смотрю, замок не висит, ну значит