Та сторона - Теодор Картер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Растерзают тело в клочья? Объясни мне! Я требую этого!
– Представь себе чашу весов, находящуюся в равновесии, – его голос размазался интригой тайны, – Ни одна сторона не перевесит другую, пока вес неизменен. И представь себе двух людей, сидящих по разные стороны этих весов. Они кладут на эти весы пылинки, и даже самая невесомая склоняет чашу к низу. А теперь пойми, что один из этих людей должен вернуть весы в исходное состояние, и он не станет класть противовес…
– Он должен избавиться от этой пылинки… – продолжил я. – Получается наш, материальный мир, это та сторона, которая может перевесить?
Дядюшка Генри не стал отвечать, а лишь многозначительно посмотрел на меня и еще раз повел глазами по сторонам. Он глубоко вздохнул и вдруг я увидел, как тоненькая троншейка морщины растет на его лице. Я увидел как цвет его кожи меняется, становится бледно-серым, спина сгибается и в волосы врезается седина. Он старел на моих глазах, причем старел в течение всего разговора. Постепенно, едва заметно. И только сейчас я смог уловить эти изменения. Его взгляд в одну секунду стал печальным, как никогда, словно взгляд старого, брошенного хозяевами пса. Кожа стала дряблой, будто старая половая тряпка. Я испытал отвращение к нему, к каждому сантиметру его тела, к его дому и к его словам. Передо мной стоял не человек, а труп, вылезший из могилы, кожа которого гнила, сочась мерзкой жидкостью, плоть которого грызли опарыши. Он ломался на моих глазах, сгибался в двое, худел и растворялся. Его кожа… она свисала с подбородка, рвалась и падала на пол, где ее растаскивали черви. На лбу его разрывались морщины, откуда брызгал гной, и я увидел его белый, будто январский снег, череп. Сгибаясь и растворяясь, он превращался в гнилое жидкое месиво, но он раскрыл свой ржавый продрогший рот, стуча коричневыми крошащимися зубами, и сказал мне голосом даже не хриплым, а сломанный:
– Черный кот… иди за ним…
И он исчез, испарился. Изорванные лохмотья лежали на сыром полу, а лужи гноя и бурлящей крови просачивались в щели между досками. Не осталось даже костей. Вдруг эти доски пошатнулись и треснули. Я огляделся.
Весь его маленький дом почернел в одну лишь секунду и между щелями заструилась черная жидкость. Паутина в углах разрослась до состояния мха, и гигантские пауки уставили бесконечное количество глаз в мое лицо. Толстые стены трескались и сгибались под весом крыши, потолок накренился, разбив хрустальную люстру. Окна, так идеально начищенные прежде, помутнели и взорвались, ударяя меня осколками. Его наводящие на страх картины стали ещё более жуткими. Я ждал, когда дряблые руки и изувеченные лица начнут сползать с потрепанных холстов, двигаясь в мою сторону. Я стоял посреди руин и боялся шагнуть, так как даже малейшее движение могло разрушить эту хрупкую конструкцию.
Было темно, и только сейчас я понял, что уже середина ночи. Как же одиноко и страшно мне стало. Как же я не хотел бродить во тьме! И вот теперь я посреди заброшенного полусгнившего дома, оставленный на попечение улицы, дышу медленно и монотонно, когда хочется кричать и бежать. Положение лучше некуда!
Я сделал шаг. Половицы под ногами скрипнули, в дальнем углу комнаты затрещали стены. Из сотканных пещер вылезали гигантские пауки, еще большее количество глаз уставилось на меня. Я сделал еще один маленький шаг и затаил дыхание. С потолка посыпались доски, обгрызанные термитами и обляпанные червями, несколько штук упали на мои плечи и я готов был просто орать и биться в истерике, но сдержался. Не хватало мне остаться под этими завалами. Тогда их полчища точно меня сожрут. Я сделал еще один шаг, самый большой и важный, ведь до двери оставалось каких-нибудь метра два. В это же мгновенье послышался невероятный грохот и стены дома задрожали, как грудь ревущего от боли младенца. Я затаился как мышь – не двигался, не дышал. Но вот он, выход! Прямо передо мной. Настолько близко, что устоять я просто не мог.
Стук моего сердца заглушил мне грохот дома и скрип его стен. Теперь я сосредоточен только на одном. Я глубоко вдохнул и всем своим нутром почувствовал, как весь этот дом, его сгорбленные стены и треснутый потолок не желают со мной прощаться. Я чувствовал, как бесчисленное количество червей выползли из нор и поползли по моим ступням. Они не хотели оставаться одни. Они хотели оставить меня на память. Как сувенир. Я резко выдохнул и рванул к двери. С моих ног посыпались черви и насекомые, в мою сторону кинулись все пауки, сидевшие на стенах. Половицы разверзали свои занозливые рты, похожие на оскал хищника, и стремились сожрать мои ноги. Я слышал гул позади себя, будто весь этот дом проваливался под землю, желая забрать меня с собой, будто стены, пол, разрушенная мебель, тянутся ко мне и пытаются схватить. Мои руки дернули за дверную ручку, а ноги выпрыгнули за пределы дома и я тут же оглох от шума, что был позади меня.
Оттряхивая рукава и пытаясь отдышаться, я смотрел на тонущий в пучинах почвы дом, низвергающий последние крики в объятия ночи. Его деревянный треск и металлический грохот напоминали мольбы о помощи. Предсмертный рев остался эхом в моей памяти. На его месте не осталось ничего, словно дом этот и не существовал вовсе, а Дядюшка Генри никогда не рождался на свет. Я соединял детали в своей голове. Как только картинка начинала складываться, появлялась новая картинка, за ней – ещё одна. Ясность ума и твердь характера покинули чертоги моих чрев. Я уже ни в чем не был уверен. Когда-то, страшась остаться отвергнутым, я выстроил себе броню из отчуждения. Намеренно проиграл войну, чтобы больше не воевать. Но она трескалась с каждым новым днем, и я уже не знал, что принесёт мне завтра.
Периферийным зрением я увидел кота.
– Ну привет, – сказал я и тут же понял, что имел в виду Дядюшка Генри в последние минуты жизни.
Я встал и приготовился последовать за ним, крутя в голове все новые и новые вопросы.
11
– Так что же ты думаешь, – разговаривал я с черным котом. – Получается, что
