Рассказы, повести, сценарии и другое - Наталия Небылицкая

59. Интерьер.

Ксения отходит от окна, возвращается к столу, смотрит сквозь большую лупу на миниатюру, маленькая кисточка лежит рядом, она поднимает ее, но снова кладёт на стол. Мелодия. Ксения смотрит поверх всего, куда-то в бесконечную пустоту. Раздаётся резкий звонок телефона. Ксения вздрагивает, поднимает трубку.

60. Интерьер. Иерусалим. Квартира Рахили. Рахиль говорит по телефону:

– И не возражай, не люблю, когда мне перечат! Кожей почуяла – тебе плохо, скверно! Прекрати, Ксюша, вычеркни, сотри из памяти. И не успокаивай меня, всё равно волнуюсь! Ну и что, что ракета залетела? Да это в сотне километров от Иерусалима. Когда дьявол умирает, он плюётся ядовитой слюной. Конечно, люблю афоризмы, а что? Сходи к Ване, я ему освящённый крестик везу. Как-как – зашла в церковь, попросила попа, ну, который в клобуке, освятить. Армяно-григорианский священник? Да какая разница-то?! И нечего смеяться, ничего смешного я не сказала! Ладно. Пока, скоро приеду, жди, подруга.

61. Натура. Иерусалим.

Немыслимо количество «Скорых», военных и полиции. Развороченная витрина небольшого магазина. Рахиль помогает раненым, поднимает тех, кто ещё может идти. Успокаивает женщину, на руках которой ребёнок. И мать, и малыш не пострадали, только засыпаны осколками разбившейся витрины. Чей-то рвущий душу крик, на одной ноте. Рахиль бросается на этот крик, прямо на асфальте лежит мужчина, на коленях стоит возле него девушка – белое до синевы лицо, глаза закрыты. Рахиль наклоняется к мужчине, он слабо стонет. Подбегают врачи, погружают мужчину на носилки. Рахиль обнимает женщину за плечи, что-то шепчет ей, крик обрывается, женщина открывает глаза, Рахиль помогает ей сесть вместе с раненым мужем в машину «Скорой». (Хроника и комбинированные кадры).

Рахиль медленно идёт по улице, плечи опущены, блузка в следах крови. Входит в подъезд дома.

62. Интерьер. Квартира Рахили. Рахиль заходит в квартиру.

Рахиль, переодевшись в свою неизменную длинную юбку, наливает в кружку заварку, чёрную, как дёготь, выпивает залпом, словно водку. Проходит в комнату, у большого окна мольберт, возле него краски, кисти. На подоконнике шляпа. Рахиль водружает шляпу на макушку, берёт кисть, делает несколько крупных мазков. Смотрит на полотно, огромны её глаза. Они медленно наполняются слезами. Но Рахиль не даёт им пролиться, встряхивает головой, словно отгоняет от себя видение, и начинает петь, сначала негромко, а потом в полный голос: «А я могилы не страшуся, чёрный ворон, я не твой…».

63. Натура. Москва. Возле «Макдональдса».

Разбитое большое окно. Осколки. Остов взорванного «жигулёнка». Милицейские машины. «Скорая». Милиционеры разгоняют зевак. (Хроника). Проезжает машина Звягинцевых, останавливается. Любаша за рулём. Милиционер резко, грубо:

– Не на что глазеть, дамочка. Проезжайте.

Любаша срывается с места, визжат колеса.

64. Интерьер.

Внутри салона. Крупно лицо Любаши – трясутся губы, даже щёки. Раздаётся звонок мобильника.

– Алло!

– Ты чего кричишь?

– Серёженька!

– С тобой всё в порядке?

– Да, да! Когда приедешь?

– Уже.

– Прилетел?

– Да я дома больше часа. Где тебя чёрти носят?

– Как дела?

– Какая-то мистическая история приключилась. Скоро доберёшься до дачи? Где ты?

– Мимо церкви проехала.

– Жду, голубка.

65. Интерьер.

Каминная Звягинцевых. Сергей шагает по комнате, словно шакал в клетке, руками размахивает, говорит как-то слишком скороговоркой.

– И что ты себе думаешь? Французы мне факс тычут в нос, а там моя подпись! Представляешь? Якобы это я приказал не отсылать документы, не выдавать накладные и тому подобную чепуху. В Польше Янек прямо визжал от злобы. И тычет в факс. Мой! И с моего телефона! Ничего не понимаю!

– И что непонятного, наивный ты мой?! Ясно, чьих лук дело.

– Кого?

– Да Егора!

– Зачем?

– Сначала он запустил серию статей о «Полёте фантазии». Хвалебные, прям патока, сил нет. Это была приманка. И ты клюнул. Ну как же! Пресса захлёбывается, расписывает тебя в радужных тонах, а о Букашкине только так, к слову. Нашёл журналюгу за небольшие бабки. Сколько ты за акции отвалил? Не забыл?

– Но фирма-то теперь моя! Я всё поправил, товар придёт послезавтра. Все точки заработают.

– Погоди. Ещё не вечер.

– Хватит, голубка, прекрати пророчествовать. Терпеть это не могу!

– Помяни моё слово.

– Рахиль звонила?

– Приедет через неделю.

– Как думаешь, она не прикарманит наши акции?

– Она? Никогда.

– Не сильно ей доверяешь-то?

– В самый раз.

66. Интерьер.

Аэропорт Бен-Гуриона. Рахиль проходит паспортный контроль. Девушка, что проверяла Рахиль тогда, во время первого отъезда из Тель-Авива, стоит за соседней стойкой. На ней та же военная форма, но только более свободная. Рахиль кричит ей: (на иврите, закадровый перевод).

– Поздравляю!

– Спасибо! – лицо девушки расплывается в счастливой, несколько детской улыбке.

– Ну? Слушай меня, старую грымзу! Сколько недель? Небось не больше шестнадцати?

– Угадали!

– А как же! Я всегда в точку попадаю. Вернусь, не забудь в гости позвать!

Рахиль спешит к самолёту.

– Обязательно, – кричит девушка вдогонку, – когда обратно ждать? Куда ж я денусь!

Поле. Самолёт выруливает на взлётную полосу.

67. Интерьер.

Москва. Мастерская Рахили. Рахиль в своей неизменной шляпе перед мольбертом. Делает кистью несколько мазков. Аккуратно протирает кисти, лежащие на столе рядом с палитрой.

– Всё. Точка. Сеанс окончен.

– Можно посмотреть наконец-то? – Любаша вскакивает с кресла, делает несколько шагов к картине, которая повёрнута к ней тылом.

– Стоп! Не подходить.

– Почему?

– Когда Сергей за вами обещал заехать?

– Через… – смотрит на ручные часы Любаша, – пять минут.

– Вот тогда и покажу.

Длинный, требовательный звонок в дверь.

– Откройте, – тоном приказа произносит Рахиль.

Входит Сергей вместе с Ксенией.

– Сговорились, что ли? – бурчит Любаша.

– На лестнице догнал – отвечает Звягинцев.

– Ну, смотрите. – Рахиль поворачивает полотно к Звягинцевым.

И видны их лица. На лице Любаши ужас, страх, отвращение. Сергей зажмурился.

– Это не я, не я, не я! – кричит Любаша. – Сволочь! Как ты посмела! Это не я, это она зарубила, она!

– Проклинаю тот день и час, когда попросил написать портрет. Сейчас его изрежу на мелкие кусочки, полоски, лоскутки, – Сергей хрипит и рвётся к картине.

Ксюша перехватывает Сергея, вцепившись ему в рубаху. А Любаша кричит на одной ноте:

– Это не я, не я, не я!

Рахиль сидит, не шелохнувшись. Руки опущены между колен, шляпа закрывает лицо.

– Я заплачу, много, сколько скажешь! Только уничтожь это! – Сергей несколько взял себя в руки.

– Нет, – за Рахиль отвечает Ксюша.

– Тысячу евро? Две? Пятьдесят тысяч? Сто?

– Нет.

– Но почему?

– Хотите знать? – Рахиль поднимает голову, смотрит прямо, жесткие складки возле губ, глаза потемнели до черноты.

– Ведьма! Проклятая ведьма! – произносит Любаша.

– Ну, во-первых, – не обращая внимания на ругательства, – уничтожить свою работу – это как ребёнка своего убить. А главное, хватит вам жить в иллюзиях. Не лги хотя бы себе, нельзя жить в вечном страхе.

Рахиль встаёт, медленно подходит к Любаше, протягивает к ней руки, кладёт ладони на голову, Люба смотрит как заворожённая, потом глаза её наполняются слезами. Рахиль обнимает её плечи, гладит по спине, шепчет на ухо: «Тихо, тихо, девочка, не плачь. Прости себя, наконец».

Натура.

Бывшая ферма. Машина Букашкина подъезжает к воротам. Егор выходит из салона, бесшумно прикрыв дверь. Смотрит в щель. Флаконы с духами стоят в коробках, готовые к отправке. Стеклянные фляги из-под суррогата отмыты, выстроились вдоль стен.

Интерьер. Работницы сидят за сколоченным из досок столом, нарезают хлеб, расставляют снедь – готовятся к обеду. Со скрипом открываются ворота, входит Букашкин.

– Ой! – работница с золотыми зубами испугана. – Вы кто такой есть?

– Хозяин ваш, бабоньки, – несколько игриво отвечает Егор.

– У нас хозяин не такой, – спорит золотозубая.

– То экспедитор к вам ездил, а я первый раз.

– Деньги привезли? – мрачно бросает женщина в платке.

– И деньги, и паспорта.

– Увольняете?

– Лавочка закрывается.

– А что же нам теперь?

– По домам, полагаю.

Егор вынимает два конверта с деньгами и паспорта. Женщины совсем не рады, даже зарплате не рады. Золотозубая плачет, её «товарка» мрачнее тучи.

– Собирайтесь. Чтоб через полчаса духу вашего не было.

Женщины торопливо прячут деньги и документы. Как только всё это надежно исчезает в глубине одежды, женщина в платке оскаливается, обнажая зубы – что-то хищное, неукротимое в ней проступает: