В устьях и в море - Н. Бобылев

– Нечего, братъ, знаемъ! Гдѣ жъ ты былъ, когда уговаривались-то? Чего молчалъ?

Такія прерѣканія продолжались долго, доходили до ругани, чуть не до драки и, наконецъ, надоѣли, кажется, даже самимъ спорящимъ.

Солнце пошло за полдень и пекло, точно среди лѣта, хотя подувалъ едва замѣтный вѣтерокъ. Нѣтъ, нѣтъ, да и взрябитъ воду прорана, зачернѣютъ морщинки воды, зашевелятся махалки камыша минуты на три, на четыре и снова настанетъ сонная тишь. Пройдетъ минутъ пять, шесть, снова пахнетъ откуда-то, поползетъ по водѣ и вновь уляжется.

Скоро около плота скопилось до пятидесяти лодокъ. Пришедшіе начинали варить себѣ пищу, – мелкую севрюгу, чалбыша [51] , горлышки, пробойки [52] , у кого что находилось рыбнаго все обращали въ похлебку. Пахло горячею рыбою.

Время близилось къ обѣду. Ѳедоръ Петровичъ уже намѣревался направиться къ горячимъ щамъ и лещу съ кашей, когда въ проранъ показался большой парусъ, предшествуемый малымъ неводничнымъ. Очевидно, кто были неводные.

– А, вѣдь, это наши идутъ, Ѳедоръ Петровичъ, произнесъ Елисѣевъ, стоя на своей рыбницѣ, притѣнивъ рукою глаза отъ солнца и вглядываясь въ движущіеся за камышомъ паруса.

– Похоже, подтвердилъ надзиратель. – Я еще давеча съ выхода видѣлъ. Вдоль черней шли.

– Наши и есть. Леджешка будетъ – его парусъ, новое полотно въ галсѣ [53] , вглядывался Елисѣевъ.

– А што? съ рыбой, мотри? сообразилъ Максимычъ.

– Съ рыбой и есть! ухмыльнулся Елисѣевъ. Чай, продовольствіе вышло – вотъ и рыба.

– Ну, нѣтъ, проговорилъ, ни въ кому не обращаясь, точно про себя, надзиратель, появившійся на приплоткѣ. – За продовольствіемъ не надо бы – имъ на двѣ недѣли выдали. Да они когда ушли, спросилъ онъ громко, – съ недѣлю будетъ?

– Позвольте, во что я прибѣжалъ? Елисѣевъ подумалъ и что-то посчиталъ про себя. – Да, въ пятницу, а они, сказывали, наканунѣ въ море пошли. Шестой день, значитъ.

– Пожалуй что и съ рыбой. За продовольствіемъ рано еще, да и другаго невода нѣтъ – вмѣстѣ бы пришли.

Наконецъ, корпуса рыбницы и неводника показались въ проранъ.

– Смотри, смотри, – неводникъ-то не уходитъ, замѣтилъ Елисѣевъ.

– Чѣмъ уходить-то? послышалось изъ среды ловцовъ. – Безъ вѣтра куда пойдешь? Ей теперь вольготнѣе – вишь, парусина-то – верхомъ беретъ.

Но въ ту же минуту, въ подходящемъ неводникѣ взялись за весла и онъ живо опередилъ рыбницу и дохропалъ до плота. Большой парусъ рыбницы вдали еле подвигался по прорану. Неводникъ подошелъ къ плоту, парусъ упалъ и киргизы принялись подкатывать и подвязывать его.

– Аманъ, аманъ, послышались возгласы и привѣтствія киргизъ, здоровавшихся между собою.

Неводчикъ калмыкъ выскочилъ на приплотокъ и, какъ-то наивно улыбаясь, кланялся надзирателю и здоровался съ окружающими.

– Ну, что, спросилъ тотъ, какое дѣло?

– Рыбы мало-мало тащилъ, Ѳедоръ Петровичъ.

– Молодецъ! А сколько примѣрно?

– Тысяча четыре – побольше тащилъ.

– Какая больше?

– Мало-мало всякій есть. Лещъ есть, тарань есть, судакъ же есть.

– Ладно. Максимычъ, надо за бабами ѣхать.

– Сколько брать-то?

– Возьми хоть штукъ шесть или восемь – скорѣе уберутъ, все равно платить-то. Дарьѣ подрядчицѣ скажи. Четыре, молъ, тысячи – она ужъ знаетъ, чтобы къ вечеру убрать все. Оставлять нельзя, вишь печетъ, ровно въ печкѣ.

Максимычъ и двое киргизъ сѣли въ легкую лодку (бударку) и ушли въ близъ лежащее село за бабами рѣзалками.

– Всего-то считали мы четыре тысячи два ста уосемьдесятъ…. такъ считали, объявилъ неводчикъ, свѣрившись со своею биркою.

– Мелка рыба-то? спросилъ надзиратель.

– Хорошій рыба, Ѳедоръ Петровичъ.

Между тѣмъ, рыбница подходила ближе и ближе, пока багоръ съ нее не вцѣпился въ сваи плота и не подтянулъ ее вплоть. Парусъ посадили, подкатили къ рейку и вмѣстѣ съ нимъ подняли по мачтѣ и подвязали, чтобы не мѣшалъ работѣ. Куча золотистой и серебристой рыбы лежала на днѣ ея.

– Митя, считай на плотъ.

Помощникъ надзирателя сталъ съ багромъ во вторыхъ дверяхъ плота.

– Рѣзать какъ? спросилъ онъ.

– Судака и леща на малосолъ; тарань на колодку пойдетъ. Да что это пріемщикъ не ѣдетъ? Пора бы. Вотъ, поди возись. Въ тары, что ли, солить или до него на выходѣ оставить?

– Чего тутъ, Ѳедоръ Петровичъ, изъ пустяковъ возиться. Въ тары покладемъ, куда еще на выходъ возить.

– Ну, ладно, убирайте. Не ныньче-завтра пришлютъ же пріемщика.

– Считай! закричалъ Митя рабочимъ въ рыбницу.

Въ одну минуту двое калмыковъ и киргизъ, вооруженные баграми на длинныхъ кляч а хъ [54] , начали выбрасывать рыбу съ такою изумительной быстротой, что глаза едва успѣвали слѣдовать за золотымъ и серебрянымъ дождемъ ея, посыпавшимся на приплотокъ. Рыба за рыбой, сверкая и кувыркаясь на солнцѣ, ловко, какъ изъ пращи, свертывалась, срывалась со взмахнувшаго багра и падала въ кучу. Съ приплотка она перебагривалась въ полуосвѣщенное зданіе плота и вновь считалась.

– Считаете? спросилъ Митя выбагривавшихъ изъ рыбницы.

– Считаемъ, считаемъ, отвѣчали оттуда.

– Считай и вы, обратился онъ къ перебагривавшимъ, киргизамъ.

– Ладно, хорошо.

– Сотая! немного спустя послышался громкій голосъ изъ рыбницы.

– Сотня! крикнулъ другой голосъ.

– Сотня! отсталъ немного третій.

Митя помѣтилъ въ книжкѣ триста рыбъ. На плотѣ рыба сортировалась по родамъ и каждый родъ считался отдѣльно.

Рыба еще летала въ воздухѣ и счетъ продолжался, когда вдали показалась лодка съ Максимычемъ и бабами.

Пристали къ плоту. Начался говоръ, смѣхъ, шутки, и не очень-то скромныя остроты между рабочими и прибывшими красавицами. На словахъ бабы не только не уступали мужикамъ, но были и такія, что были въ состояніи переговорить десятерыхъ мужчинъ и отгрызались даже отъ языка Марченкова, Всѣ онѣ были подшароварены, то есть сверхъ платьевъ и всего прочаго по поясъ облечены въ холстовые толстые шаровары.

Бабы-рѣзалки стали размѣщаться для рѣзки рыбы, а, между тѣмъ, сотня! сотня! и сотня! продолжало стоять въ воздухѣ.

Для рѣзки частиковой рыбы на промыслахъ употребляется обыкновенно, такъ называемая, резальная скамья. Это простая неширокая скамейка длиною болѣе двухъ съ половиною аршинъ, по концамъ которой бабы-резалки или рѣзальщики садятся верхомъ, лицомъ другъ къ другу. Для того же, чтобы кровь, сукровица и вообще жидкія части рыбы не подтекали подъ работающаго, поперекъ скамьи, во всю ширину ея съ обоихъ концовъ набиваются планки или, линейки вышиною болѣе дюйма, отдѣляющія работающаго отъ раздѣлываемой рыбы. Линейка эта продолжается и по борту (краю) скамьи, слѣва отъ сидящаго и, возвышаясь надъ ея плоскостью, не позволяетъ рыбѣ скользить при рѣзкѣ, для чего рыба прижимается къ линейкѣ спиною, тешею или ставится на ребро. Это зависитъ отъ того, какъ рѣжется рыба и отъ приспособленій рѣжущаго. На малосолѣ рыба рѣжется со спины, вдоль позвоночнаго столба, отъ башки къ махалкѣ, при чемъ ребра рыбы прорѣзаются и она турсунится, то есть, потрошится. На колодку, наоборотъ, рыба рѣжется съ теши и, слѣдовательно, прижимается къ боковой линейкѣ спинкою. Для того, чтобы рыба не скользила въ рукахъ, употребляется короткій ручной багорокъ, которымъ рѣзальщица забагриваетъ рыбу обыкновенно въ глазъ, и укладываетъ и придерживаетъ ее при рѣзкѣ. Быстрота рѣзки, особенно у искусной рѣзальщицы – удивительна. Есть такія, что раздѣлываютъ по три тысячи рыбъ въ короткій весенній или осенній день.