В устьях и в море - Н. Бобылев

Дошла очередь до севрюги. Съ нею повторилась та же операція, что и съ бѣлугою, съ тою разницею, что она не рѣзалась на куски, а была распластана, то-есть раздѣлена вдоль на двѣ совершенно ровныя половины, удерживаемыя вмѣстѣ только становымъ хрящемъ и кожею спины, усаженною острыми жучками [33] . Для этого рѣзальщикъ, выпотрошивъ рыбу и выдравъ изъ нея клеину, близъ н а роста [34] , тянулъ концомъ ножа въ цилиндрическій хрящъ, лежащій вдоль всей спины рыбы со внутренней полости тѣла, и на обухѣ ножа досталъ изъ этого цилиндра петлю заключенной въ немъ вязиги, поддѣлъ ее пальцемъ и быстро вырвалъ изъ хряща нѣжную синевато-бѣлую, полупрозрачную ленту вязиги. Все тѣло уже выпотрошенной рыбы извилось, задрожало и даже забилось о деревянный подъ выхода – такъ чувствительны были эти сокровеннѣйшія ея части. Это былъ послѣдній призракъ, искра, намекъ на отлетѣвшую уже жизнь.

Дѣло было кончено. Икру и рыбу взвѣсили; бѣлугу и севрюгу отдѣльно. Митя вписалъ пріемку въ журналъ и въ рубежъ [35] ловцу и казалакъ захватилъ ее и повезъ къ выходу.

– А что, еще никого не видать съ переборки? обернулся Ѳедоръ Петровичъ къ Ильенкову.

– Гдѣ! къ обѣду развѣ – вѣтеръ-то гдѣ? А на шестахъ – поработаешь.

Походивъ по плоту, надзиратель повернулъ въ лѣвую небольшую дверь его и вышедъ на узкій боковой приплотокъ, который, въ видѣ галлереи, со всѣхъ сторонъ, выдавался надъ водою изъ-подъ зданія плота. Прямо противъ двери, на самомъ солнечномъ припекѣ, стояла большая деревянная клѣтка, аршинъ четырехъ высоты, съ рѣшетчатой дверью, теперь полуотворенной. Въ клѣткѣ этой на поперечныхъ шестахъ, укрѣпленныхъ вверху, колебались бѣлыя, растрепанныя космы вязиги; а на приплоткѣ клеевщикъ, онъ же и вязижникъ, гармонистъ Андрюшка, ровнялъ на шестѣ такую же волглую косму вязиги, готовясь свивать ее. Выровнявъ, онъ обвилъ собранныя ленты въ видѣ жгута тонкою сырою прядью вязиги и закрѣпилъ ее узломъ.

– А что, Андрюнька, клей-то намъ не отправить-ли?

– Развѣ лодку посылаете, Ѳедоръ Петровичъ?

– Да, Елисѣевъ пойдетъ.

– Скоро, можетъ?

– Къ вечеру, раньше-то не уберешься, чай.

– Что же, пошлемъ и клей, что ему здѣсь валяться-то, съ лѣта лежитъ, – такой есть. Вотъ совью вязигу, сошью мѣшокъ и покладемъ.

– Ладно, сошьешь – скажи. У меня есть – выдамъ. Андрюнька сталъ вынимать изъ сырой холстины новую косму волглой вязиги [36] и Ѳедоръ Петровичъ вышелъ обратно на плотъ и повернулъ по мосткамъ на берегъ.

Тамъ неводные комплекты [37] , т. е. рабочіе киргизы, подъ руководствомъ неводниковъ калмыкъ, оборачивали и стаскивали на воду рыбницы и неводники, нѣкоторые, оправляя невода, вставляя вмѣсто плохаго ядра [38] новое и пополняли балберу [39] . Одинъ неводчикъ сажалъ новый неводъ на подбору [40] , растянутую на кольяхъ. Киргизы строгали и вертѣли балберу. Ѳедоръ Петровичъ заглянулъ мимоходомъ на работу и направился къ выходу, куда вела наѣзжанная казалаками и станками дорога, представлявшая собою сыпучую ракушу [41] , перемѣшанную съ суглинкомъ.

У выхода, отстоявшаго отъ плота на добрую четверть версты, стояли двѣ лошади, запряженныя въ казалаки. Въ одинъ киргизы таскали съ выхода кружки соленой бѣлуги. Двери передвыходья были отворены.

Передвыходье представляло собою нѣчто въ родѣ большихъ сѣней, по ту и по другую сторону его, по бокамъ, находились соляные амбары, полные сѣрой крупно смолотой солью. Изъ него прямо въ выходъ вели тяжелыя створчатыя двери, съ тяжелымъ кирпичемъ на веревкѣ, бѣгавшей въ блокѣ.

Блокъ запищалъ, выдѣлывая что-то въ родѣ трели, дверь пропустила надзирателя и, съ тѣмъ же пискомъ, тяжело захлопнулась за нимъ. Полусвѣтъ, полумракъ и холодная сырость охватили вошедшаго. Свѣжему человѣку надо было присмотрѣться, чтобы разобрать окружающее. Первое, что видалось въ глаза, были два ряда тяжелыхъ столбовъ – четвероугольныхъ колоннъ, поддерживающихъ среднюю часть выхода, по пяти съ каждой стороны. Полусвѣтъ падалъ сверху, сквозь рамы, врѣзанныя въ потолкѣ, между столбами. Рамы эти были укрѣплены въ деревянной коробкѣ, врѣзанной въ накатѣ (потолкѣ) выхода, составляя подъ угломъ одна къ другой, какъ бы стеклянную кровлю домика или теплицы. Прямо, между столбами, шелъ точно неширокій корридоръ, направо и налѣво отъ котораго, между каждою парою столбовъ, въ полувыходѣ находилось по рыболовному большому ларю, около двухъ саженъ длиною и болѣе сажени шириною и глубиною. Основаніемъ ларя, слѣдовательно, былъ прямоугольникъ, длинною стороною лежащій поперегъ выхода. Вокругъ всѣхъ ларей, которыхъ было по четыре съ каждой стороны, шла выпильная вычурная рѣшетка, за которой глубоко въ землѣ находились ледники и до потолка набивался ледъ. Такого рода ледники окружали лари съ трехъ сторонъ, въ четвертой была дверь въ передвыходье. Внутреннее помѣщеніе выхода доходило до девяти саженъ длины и до шести ширины, потолокъ (накатъ) лежалъ на дугообразныхъ балкахъ (гибяхъ), снаружи тяжело былъ осыпанъ землею, ради сохраненія низкой температуры. Все вмѣстѣ было на столько массивно, тяжело и прочно, что производило впечатлѣніе внутренности какого-то обелиска, въ русскомъ стилѣ, давившаго холодомъ, сыростью и специфическимъ запахомъ соленой рыбы.

Однако въ этомъ полуосвѣщенномъ обелискѣ раздавался киргизскій говоръ и хохотъ. Двое киргизъ выбагривали куски изъ ларя, а четверо укладывали ихъ на обшитыя лубкомъ носилки и выносили на казалакъ. На это время двери выхода на минуту отворялись, но тотчасъ захлопывались, будто сберегая холодъ. Съ этою же цѣлію, въ накатѣ выхода, существовалъ небольшой люкъ и наклонная плоскость, по которой рыбу, привозимую съ плота, спускали въ выходъ прямо съ верху его, куда въѣзжали казалаки и станки.

Въ ларяхъ рыбы, за исключеніемъ грузимаго куска, который киргизы выбагривали изъ покрывавшаго его тузлука (разсола), почти не было. Только на днѣ одного изъ ларей лежалъ тонкій слой осетра и севрюги, густо посыпанный крупной сѣроватой солью.

– Осетра и севрюгу не кладешь? спросилъ вышедшій но ручной лѣстницѣ изъ ларя солельщикъ-киргизъ.

– Нѣтъ, что тутъ – пустяки. Говорятъ тебѣ, кусокъ одинъ.

– Джаксы, джаксы (хорошо, ладно), и онъ опять скрылся въ ларѣ.

Ѳедоръ Петровичъ прошелся между колоннъ вдоль выхода и уперся въ липовые и дубовые бочата и тары, стоявшіе другъ на другѣ въ концѣ его. Идти больше было некуда, дѣла въ выходѣ не было, такъ называемая осенняя путина только что начиналась. Онъ повернулся и тѣми же стопами вышелъ, повернулъ по взъѣзду и взошелъ на вершину выхода.