Ген Огинского - Иво Залуский

Портрет Екатерины II. Художник Ф. С. Рокотов

Он обнаружил, что Санкт-Петербург – это действительно чудо архитектуры и строительства. Более того, город оказался необычайно дружественным, в отличие от многих городов в Речи Посполитой, например Бреста, в котором тарговичане чувствовали себя полными хозяевами и их поведение было весьма угрожающим по отношению к любому, кто позволял себе сказать хотя бы одно доброе слово о Конституции. Огинский увидел, что русские дворяне, в отличие от их польских союзников, не собирались унижать его и бахвалиться своей победой – они искренне хотели, чтобы Михал Клеофас изменил свои взгляды и встал на их сторону.

Санкт-Петербург, XVIII в.

Везде, где мог, он искал встречи с музыкой. Посещая императорский двор, с удовольствием и восхищением слушал игру двух прекраснейших музыкантов, живших и трудившихся в Петербурге в то время. Фердинанд Тиц – первоначально Диц – родился в 1742 году. До 1771 года был скрипачом в своем родном Нюрнберге и Вене, затем получил должность скрипача и композитора при императорском придворном оркестре в Санкт-Петербурге. В этом же городе он умер в 1810 году. Жан-Батист Кардон, родившийся в Монсе в 1760 году, был арфистом и композитором. Когда Французская революция оборвала его музыкальную карьеру, он уехал в Россию и получил должность арфиста при императорском дворе в Санкт-Петербурге, где умер в 1803 году.

Барон Эрнест Ванжура произвел на Михала Клеофаса менее благоприятное впечатление. В своей корреспонденции Михал Клеофас вспоминает, что барон развлекал своих слушателей «исполняя на фортепиано различные пассажи подбородком; носом, тыльной стороной ладони и даже локтями». Огинский ходил на представления, в том числе слушал оперу «Начальное управление Олега». Это произведение, первая опера, партитура которой в 1791 году была полностью напечатана в России, являло собой зрелищный, многоплановый, многонациональный историко-драматический спектакль из числа тех, которые ставились в Слониме у дяди Михала Казимира и особенно в радзивилловском Несвиже. Постановка произвела на Огинского неизгладимое впечатление, он также высоко оценил игру оркестра. Основная часть музыки к спектаклю была написана двумя прославленными итальянскими композиторами, служившими в то время при санкт-петербургском дворе: Джузеппе Сарти, родившимся в Фаэнце в 1729 году и учившимся у падре Мартини[8] в Болонье, с 1784 года руководившим итальянской оперной труппой в Санкт-Петербурге; венецианцем Карло Каноббио, родившимся в 1741 году, работавшим композитором, первым скрипачом и заместителем руководителя итальянской оперной труппы с 1779 года. Тексты для хорового исполнения были написаны самой Екатериной и положены на музыку Василием Алексеевичем Пашкевичем, который придал произведению русский характер. Пашкевич родился в 1742 году, после вступления на престол Екатерины получил при ее дворе должность скрипача и композитора. Он был первым русским композитором, сочинявшим доморощенные оперы, в которых, хотя и превалировал итальянский стиль, проступали определенные национальные черты благодаря использованию русских лирико-поэтических традиций и русских народных мелодий и ритмов. Учитывая, что Пашкевич являлся в то время концертмейстером бального оркестра, Михал Клеофас был отчасти именно ему обязан тем, что в Петербурге той зимой его последний полонез пользовался огромной популярностью. Он слышал его повсюду и испытывал любопытное смешанное чувство смущения и гордости. Полонез исполняли на всех балах, в трактирах и гостиных города, а также на приемах у князя Нарышкина, благодаря концертмейстеру которого, Юзефу Козловскому, звуки полонезов впервые раздались в России. Сейчас, когда произведение его бывшего ученика достигло столь высокой популярности, Козловский грелся в отраженных лучах его славы, вспоминал Гузов и с гордостью рассказывал о годах взросления там автора полонеза.

Хотя речь идет о втором полонезе Михала Клеофаса, он фактически стал полонезом № 1 фа мажор, прозванным, а впоследствии и публикуемом как «Полонез смерти» в связи с ассоциациями о порожденной слухами смерти композитора. В звучании самого полонеза, правда, нет ничего явно трагического, за исключением того факта, что трио выдержано в минорном ключе. Как и его предшественник, полонез звучит легко и элегантно, а трио передает скорее чувство грусти, нежели трагизма. Он получил известность как «Полонез Огинского» – даже в контексте всех последующих полонезов, которые в течение последующих тридцати лет всегда уступали ему по популярности.

Зубов сообщил Михалу Клеофасу, что конфискацию его владений фактически сочли ошибкой, поэтому имения должны быть возвращены. Более того, он доложил, что, по мнению императрицы, человек такого ранга, как Михал Клеофас, должен трудиться во благо своей страны. Императрица предложила ему пост подскарбия (казначея) Великого Княжества Литовского, вполне соответствовавший его статусу. У Михала Клеофаса не осталось иного выбора, кроме как смириться с этой новой ролью истинного тарговичанина, сохранившего верность российской императрице Екатерине II. Он согласился на свое назначение и занялся вопросом уплаты долгов дяди Михала Казимира и уплатой взятки Зубову.

23 января 1793 года произошел второй официальный раздел Речи Посполитой – подробности подготовки к этому событию остались тайной Екатерины и короля Пруссии Фридриха Вильгельма. Российскому послу в Варшаве Якову Сиверсу было поручено организовать созыв сейма для ратификации второго раздела. Сиверс был достойным уважения «аппаратчиком», за суровой и устрашающей внешностью которого пряталось золотое сердце, болевшее за польский народ и особенно за короля Станислава Августа, к которому он лично испытывал искреннее чувство жалости. Варшаву как место проведения сейма пришлось отклонить: русских и тарговичан там не жаловали, их избивали или устраивали над ними самосуд. Кроме того, здесь существовала реальная опасность восстания. Поэтому он остановил выбор на городе Гродно на реке Неман, который считался оплотом тарговицких конфедератов.

Портрет Якова Сиверса. Художник Й. Грасси

Сиверсу было до невозможности трудно отыскать депутатов, согласных участвовать в сейме, таких охотников нашлось совсем немного. Михал Клеофас Огинский, уже назначенный делегатом и чувствовавший себя связанным по рукам и ногам, оказался в одной компании с подонками общества, которых кое-как удалось наскрести русским, чтобы те представляли интересы Речи Посполитой. Многих Сиверс просто подкупил или пригрозил им Сибирью. Михал Клеофас был в полном отчаянии. Притворившись больным, он уехал возмущаться к себе домой в Соколов и оставался там до тех пор, пока российский посол не пригрозил прислать за ним отряд русских войск. Потребовалось еще три месяца препирательств, громких и молчаливых протестов, бесконечных уточнений регламента, постоянного запугивания и устрашения, применяемых королем, пребывавшим на грани нервного срыва, прежде чем второй раздел Речи Посполитой был наконец ратифицирован в результате молчаливой забастовки. 23 сентября, когда обстановка накалилась до угрожающего предела, русские войска стояли наизготове, а пушки были наведены на здание сейма, король окончательно сдал своей подписью полстраны. К России отошла восточная половина Великого Княжества Литовского (вся Центральная Беларусь), включая Несвиж и канал Огинского. Пруссаки заняли оставшуюся часть Западной Польши – Великую Польшу, включая Гданьск (ставший Данцигом), Торунь (Торн), Познань (Позен) и Ченстохову (Ченстохау); в последнем из этих городов хранилась национальная святыня Польши – икона Черной Мадонны.

Когда сейм закончил свою работу, начались разборки. Авторы Конституции – Игнаций Потоцкий, Станислав Малаховский и Гуго Коллонтай, а также военачальники Юзеф Понятовский и Тадеуш Костюшко покинули страну и отправились зализывать свои раны в Лейпциг, Париж и Венецию.

Король по пути назад в Варшаву в конце ноября решил заехать в Соколов на пару дней, чтобы поделиться с Михалом Клеофасом чувством перенесенного им унижения. В его отношениях с Екатериной наступил полный разрыв; императрице теперь нужно лишь было окончательно унизить человека, когда-то разделявшего с ней ложе, и также унизить всю его погруженную во мрак страну. В Михале Клеофасе король всегда видел резонатора мнений, катализатора мыслей и чувств, которому он мог громко задавать вопросы, даже не требуя ответов на них. Если все же Михал Клеофас давал какой-либо совет, он, как правило, пренебрегал им. Сейчас, когда усталость от пребывания на престоле все больше давала о себе знать, королю просто захотелось поговорить один на один, выпить и облегчить немного душу. Михал Клеофас провел короля по своим владениям и показал усадьбу, ознакомил с библиотекой и рассказал о планах обустройства парка, а также похвастался, как он усовершенствовал хозяйство Михала Казимира, начав развивать в поместье мануфактурное производство, в котором задействовал нанятых им работников-иммигрантов из Германии и Швейцарии. Эти люди искали новой жизни в смело шагавшем новом мире. Однако неожиданно все их надежды рухнули.