Берег мечты - Гиррейру Виктория

Старшая, Мария ду Сокорру, недавно вышла замуж. Молодым выделили наверху комнату, и Эпифания решила, что они будут хозяйничать в магазине. Сокорринья и Алфеу проводили весь день в магазине, но никак не могли выучить, где какие лежат гвозди, шурупы и гайки. Не до гвоздей им было, они только и знали, что миловаться.

— А чьи это глазки? — слышался мужской голос.

— Твои, Фефеу, — отвечал женский.

— А ротик?

— Твой.

— А животик?

— Тоже твой.

Алфеу подарил жене платье, посмотрев на которое, младшая сестра Женезия зарделась и поджала губы. Наряд этот трудно было и платьем назвать, он едва прикрывал цветущие прелести Сокорру. Алфеу же, гордо поглядывая на жену, повторял:

— Красоту скрывать нельзя!

Женезия отводила глаза, но потом не выдерживала и принималась корить сестру за бесстыдство. Но та только смеялась в ответ. На полуголую Сокорринью заглядывались покупатели и забывали, за чем пришли. А она, зазывно хохоча, поглядывала на Алфеу, после чего, магазин закрывался на перерыв, и на нижнем этаже под спальней тряслась люстра. Женезия рада была бы убежать из дома, да куда? Вот когда дона Августа начнёт ремонт церкви, Женезия будет работать за четверых, за пятерых, будет пропадать там с утра до ночи, только бы не уподобиться своей сестре! Но церковь всё ещё стоит на запоре. И Женезия злилась на своих домашних, была раздражена и всем недовольна.

Эпифания только вздыхала, думая о дочках. Не занималась она ими. Ей было не до детей. Её одолевали общественные заботы. Зато отец обожал обеих, потакал им во всём, они и делали, что хотели… Но стоит ли об этом печалиться? Всё получилось совсем неплохо. Сокорринья могла и по рукам пойти с её-то наклонностями, однако нашла себе мужа, славного молодого человека. И Женезия, когда влюбится, поймёт сестру и смягчится сердцем. Все они тогда будут жить в мире, в доме будет тишь да гладь.

Ещё раз вздохнув, Эпифания прислушалась к перепалке, которая гремела за стеной. Добродетельная Женезия честила сестру и как только не называла её: и бесстыжая, и подстилка, и кошка драная! Эпифания покачала головой; бедная её девочка, святость из неё так и хлещет. Побыстрее влюбилась бы она, что ли!… Потом Эпифания взглянула на себя в зеркало. Выглядела она вполне достойно. Интересно, ради чего собирает их префект? Мысли её мгновенно улетели от домашних дел. Очевидно, речь пойдёт о празднике. Префекту понадобилась её помощь. Если говорить честно, то Эпифания была не слишком довольна деятельностью Феликса. Он думал больше о себе, чем о нуждах людей. Она прекрасно видела, сколько можно сделать полезного для города, но префект от всех её предложений отмахивался. Эпифания затаила в себе недовольство, за её улыбкой скрывалось нерасположение к префекту.

Феликс собрал гостей за столом и объявил им:

— На ближайших выборах я намерен выставить свою кандидатуру на пост губернатора штата.

Известие произвело впечатление грома среди ясного неба. Все были поражены амбициями Феликса, прекрасно отдавая себе отчёт, насколько невелик их город. Баллотироваться от него в губернаторы было немалой дерзостью.

Однако Эпифания тут же подумала, что развернёт свои проекты по благоустройству, как только Феликс займётся собственной карьерой.

Отасилиу понял, что ему предстоит большая работа и надо будет к ней серьёзно подготовиться.

Эрибергу готов был послужить хозяину и заодно как следует нагреть руки, потому что денег никогда не бывает слишком много.

Алешандре понял, почему отец просил его остаться в Порту-дус-Милагрес.

— Мы сотрудничаем не первый год, я привык считать вас своей командой, — продолжил Феликс, насладившись произведённым эффектом. — Если кто-то из вас не готов меня поддержать, то пусть сообщит об этом сейчас.

Феликс сделал паузу, но команда не проронила ни слова.

— Тогда выпьем за наш успех и наше единство! — предложил Феликс.

Слуга тут же внёс поднос с шампанским.

— После праздника начинаем кампанию, — провозгласил Феликс, поднимая бокал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Все выпили.

А после шампанского стали прощаться. Феликс задержал Эриберту и напомнил про Гуму: непокорную лошадку следовало приструнить. Он что-то тихо-тихо сказал на ухо своему подручному, и тот с улыбкой закивал в ответ.

Глава 5

Гума так надеялся на свой разговор с сеньором префектом о незаконных — да что там! — преступных действиях Эриберту, но никакого разговора не получилось. Феликс не пожелал с ним говорить. Мало того, и Алешандре посмел смотреть на Гуму свысока, потому что рядом стояла Ливия. Гума был в ярости. После чистых и нарядных улиц верхнего города он петлял по узким и грязным нижнего, но не замечал их. Его слепил гнев. Если бы не Ливия, при которой Гума никогда бы не позволил себе ввязаться в драку, он бы стёр в порошок самонадеянного юнца, позволившего себе слишком много! Но больше Феликса и Алешандре Гуму бесили Эриберту и собственное бессилие. С какого конца он ни брался за дело, ничего не сдвигалось с места. С тех пор как Эриберту, скупавший по приказу префекта рыбу у всех рыбаков, отказался брать её у Гумы и Франсишку, они оказались в тупике. Семье грозил голод.

Гума давным-давно не ладил с головорезом Эриберту и поначалу не слишком удивился его притеснениям, решив, что тот сводит с ним счёты. Ему и в голову не приходило, что Эриберту действует по приказу Феликса, которому встала поперёк горла независимость Гумы. Ведь отказавшись от предложенных Феликсом денег за спасение сына, этот рыбак оставил префекта должником! Гума не знал, что такие вещи власть имущими не прощаются. Им не нужны независимые и самостоятельные люди. Они либо пригибают независимых к земле, либо выживают с насиженного места. Гума не знал, что после того, как он приходил к Феликсу с жалобой на его подручного, префект не только порадовался этим жалобам, но и отдал Эриберту очередное распоряжение, которое поставило рыбака в ещё худшее, безнадёжное положение.

А Гума тем временем успокоился. Он спускался вниз, в просветах между домов ему посылало привет сверкающее море, и вдруг его осенила счастливая мысль: они с дядей Шику будут отдавать свою рыбу другим рыбакам, а те будут продавать её Эриберту и отдавать им деньги. Мысль была настолько проста, что Гума рассмеялся. В порту он переговорил с друзьями-рыбаками, и все они охотно обещали помочь. Гума повеселел. Разговор с Феликсом ни к чему не привёл, но выход был найден.

Гума был уверен, что на спасительную мысль навела его, конечно же, Еманжа. И он заторопился домой с доброй вестью, желая порадовать дядюшку и тётю, которые совсем было приуныли.

Мать Рикардину он поприветствовал на ходу, но она остановила Гуму.

— Я бросила камушки, — сказала она, — и Еманжа назначила день, в который ты станешь её оганом. В день, когда префект устроит свой праздник, у нас тоже будет праздник, только совсем другой.

Верхний и нижний города отличались не только своим достатком, уровнем образованности, но и религией. На горе стоял католический храм, тот самый, который так хотела отремонтировать и украсить к празднику префекта дона Эвжения, а под горой размещалась обитель всемогущей богини моря Еманжи, которую чтили все рыбаки, их жёны и дети. Только ей они молились, только у неё просили помощи. Все самые важные в их жизни события освещала золотоволосая морская богиня. Среди своих поклонников Еманжа выбирала себе огана, человека, который пользовался её особой милостью, и этот человек до конца своей жизни был самым почитаемым на причале. На этот раз оганом должен был стать Гума. Мать Рикардина — настоятельница обители богини Еманжи — давно знала, что Гума находится под особым покровительством морской богини, и вот теперь богиня сама назначила день торжественной церемонии посвящения в оганы, предупредив, что в этот день будет много разных событий, не только радостных, но и печальных.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})