Другое небо - Александр Алейник

в надлежащее время

реквием

на смерть Иосифа Бродского

На светотени мёрзнущих плечах,на зимнем дне в зажмуренных очахи сне его — не раскачать, не сдвинуть:любой рычаг погнётся — прислоник вступающему в наши дниотсутствию, к его непобедимой

чугунной хватке — крепче дланей нет —на всём теперь, как снегнетающий — его исчезновенье,касается ладонь вискаи затухает резкого свисткасверлящая команда к отправленью.

Он входит в переполненный вагон.Вокруг него таких же легионс остывшей кровью. Сомкнутые веждыи переполненность не делает помех,а места — ровно столько же для всех,как до него, до них и прежде.

Пространство в этом худшем из миров,в которое все наподобье дроввносимы — расширяется всё больше,и отсвистев к двенадцати часам,кондуктора, не склонные к слезам,флажками в божьей шевелят пороше.Не говорю ему «усни», и такон спал — и он не подал знакнам явственный, но выйдя вон из простынь —прошёл над крышами, неслышно, как звезда,на тот тупик, что мерно поездапо снегу в выдышанный отсылает воздух.

«Отравлен хлеб и воздух выпит»…

О. Мандельштам

«…холодным ветром берега другого»…

И. Бродский

Там весь двор замшел, волосом порос,мой табак сипел, серых папирос

я глотал дымок, комковатый яд,я понять не мог: да на кой я ляд

скучный воздух пью или тюрю ем,каблуками бью по каменьям тем?

Я свечу палил, ночью горбился,но меня спасли те два голоса:

говорил один тёмным табором,он меня водил к небу за руку,

а другой тащил от камней в волну —море разделил и повёл по дну.

Он открывает дверь, вешает свой куртец,веник берёт, заметает в совок песчинки.Это чужая квартира, он здесь на время жилец.Он не даёт телефон, но постоянно звонят кретинки.

Однажды приходит седой, красногубый поэт,с ним какой-то шустряк, щёлкающий «минольтой».Он понимает не сразу, что попадает в бред,что в этом бреду не больно.

В вазах сохнут цветы, уставшие от похорон,лёжа у гроба они шли параллельным ходомк острову на восток, куда отплывёт паромс вытянутым плашмя, припудренным пешеходом.

Если в профиль смотреть — покойный английский лорд:лоб в полглобуса, рот сжат чересчур уж твёрдо,но не вставайте рядом, холод вас проберёт,будто кто-то столкнул в ледяную воду.

Вот какая она… сплющившая лицо;из остывшей крови родовое еврействовышло, как партизан из волынских лесов,чтоб, подбородок задрав, плыть к волне веницейской.

Вся эта жизнь и смерть, весь их размах и вес,опустились к живому новым объёмом в рёбра,вот и томит его эта густая взвесь,но начисто выметен пол, прах кропотливо собран.

душа ещё присутствующаятянущая с уходомдвоящаяся сущаяв тумане над ледоходомпрощай говорит прощай прощайно дай надышатьсянапоследок снегом напоследок светоммне таять и превращатьсяв то что неведомо никому никомуникому из живущихзаворачиваться в бахромусвисающую с небосводаот изношенной жизни перепутались нити они рвутсярвутся под новым грузомменяя мою природумне ещё две неделидве недели с живыми встречатьсяа потом неизвестно что будетнеизвестно куда стучатьсякакой я буду какой я станунепонятно в пределене объяснить как страннобыть ещё две неделихочется всё потрогатьнапоследок на прощанье погладитьжизнь моя срезанный ноготьснятое с телом платьекак мне странно скитатьсяв воздухе без сосудамедлить и оставатьсяне хотяуходяотсюдавидеть что я бесплотнаперетекать в амальгамузеркала беззаботновходить не сгорая в ямупроникать сквозь полотнастены закрытые двериощущая предметыкак приметыпотеритого что мне было милочто меня волноваложизнь моя скользкое мылоплохо её держаласколько ни наклонятьсясколько ни шарить рядоммне отсюда смыватьсяпримиряться с распадом

Кого там хоронят в гуденьи органа и пении детского хора,под горное эхо, под куполом гулким,под каменным небом собора?

В гранитных стволах, в холодных углах, в дугах голых,ходил беспрепятственно, бился о свод потолка,ударился воздух в подсолнух гранёный — в подсолнух…

Разбухшая месса заполнила строгое мессиво сводов крестовых,и Моцарт, гниющий с бродягами в общей могиле,терялся, толпы не расстрогав.

Запаянный гроб, атрибуты скорбей,святых изукрашенных тихая свита,ногами вперёд — вперёд ногами отплывают по курсу из вида.

Хотелось, чтоб голубь влетел, чтоб забилиживые несчитанно серые крылья.Стояли минуты, в свечках бледные семечки засветили.

И никли слова перед этой громадой,хлестнувшей в закрытые двери прибоем,забравшей его во мглу без возврата…

…собор отзывается воем…

Он ушёл налегке по дороге слепых в воскресенье,у него на руке крестик с чётками — чьё-то раденье,

в пиджаке у него на листочке чужая молитва —всё хозяйство его… и лицо аккуратно побрито;

а очки он не взял, что покажут ему — то и будет,да не лезут в глаза посторонние вещи и люди,

даже лучше смотреть через сжатые крепко ресницы,безотывно на смерть из красивой заморской гробницы.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Алейник Александр Аркадьевич родился в г. Горьком в семье врачей.

Эмигрировал в 1989 г.

Первая публикация в нью-йоркском журнале «Слово-Word» 1991: стихи и интервью с поэтом В. Гандельсманом.

Публикации стихов в русских журналах и альманахах США и газете «Новое Русское Слово». Для этой газеты и журнала «Слово»: интервью с М. Айзенбергом, Вл. Рецептором, Л. Наврозовым, М. Волковой, Б. Окуджавой, М. Жванецким, В. Войновичем, А. Битовым и т. д. В газете «Новое Русское Слово» полтора года вёл авторскую рубрику саркастического толка под личиной поэта-куафёра «Олимпа Муркина» и примкнувших к нему вымышленных авторов.

В альманахе «Побережье» № 4 за 1995 напечатана сардонического свойства проза.

Вошёл в антологию Евтушенко «Строфы века», стр. 935-6: вторая часть триптиха «Экзерсис».

В 1996 напечатана издательством «Слово» книга стихов «Апология». Вышла книга прозы и «поэтических озарений» Олимпа Муркина «Чу!» в издательстве «Мargo Press».

С 1997 член ПЭН клуба, нью-йоркское отделение. Публикации стихов в международных журналах «Стрелец», «Время и Мы»; журналах «Петрополь», «Постскриптум» и «Арион» в России. Рецензент «Нового Русского Слова» Н. Васильева пишет о стихах и статьях, помещённых в № 20 журнала «Слово» (Н-Й), полностью посвящённом кончине Бродского. «Среди них стихи Евгения Рейна, Михаила Синельникова… «Реквием» А. А… делает необязательными все остальные помещённые здесь же писания на эту тему, в том числе и стихи маститого Рейна… Обострённость чувства и поэтическая воля позволяют ему (А. А.) проникнуть в такие пределы, куда обыкновенному смертному путь заказан». Критик Соломон Волков в ответе на анкету «Нового Русского Слова» назвал выход книги А. А. «Апология» одним из трёх важнейших культурных событий 1996 г. (два других — новое трио композитора Гии Канчели и выход книги стихов Л. Лосева). В. Гандельсман пишет в предисловии к книге А. А. «Апология»: «…взгляд, с любовью обращённый к миру, и нежная интонация, а в ремесленном смысле — приверженность к классической традиции. Следуя ей, поэт безбоязненно распоряжается наработанным до него, помня, что нет события без преемственности; никаких нервных истерик и концептуального кривляния; никакого — любой ценой — привлечения внимания к собственной персоне; он знает, что оригинальность и новизна добываются трудно и по чуть-чуть, и добываются там, где единственным и неповторимым образом художник прикасается к веществу мира и придаёт ему внятные очертания».