Его тыквенный пирожок (ЛП) - Райли Алекса

Он закатывает глаза и отворачивается, но я уже вижу: спор окончен. Я победил. Мы с ним слишком близки — он знает, как трудно мне дался этот шаг.

— Ни одна киска не стоит такого риска, — бормочет он.

— Ошибаешься. — Улыбка вспыхивает на моём лице. Я вспоминаю Пампкин — её податливое тело, стон, прорывающийся сквозь тишину, — и возбуждение снова поднимается во мне. — Её тело — уже сокровище. Но её сердце… оно бесценно.

— Ты звучишь как подросток.

— Им и стал. — Я усмехаюсь. Он с трудом сдерживает смех.

— В следующий раз предупреди, если она остаётся на ночь. Я хотя бы окна закрою.

— Лучше купи решётки. Она переезжает ко мне. — Его глаза расширяются, но я только пожимаю плечами. — Как только скажу ей.

— Пощади. Мне не нужны детали.

— Завтра ты идёшь со мной на День благодарения. К её семье.

— Я не соглашался.

— Выбора у тебя нет. — Мы оба знаем: он всё равно пойдёт. Мы не любим быть врозь.

Он ворчит что-то, достаёт телефон и отсылает пару сообщений.

— Мама сказала, что встретимся в центре.

Я сдержанно выдыхаю. Это похоже на неё — менять планы в последний момент, чтобы показать, кто тут главный. Вероятно, сердится, что мы не придём на семейный ужин.

— О чём она хочет говорить? — спрашиваю.

— Я стараюсь вообще не думать о них, — равнодушно отвечает Фрост.

Он вбивает адрес в навигатор. Несколько минут едем в молчании, пока навигатор не указывает на ресторан. Ну что ж, публичное место — к лучшему. Меньше театральных сцен.

Я паркуюсь у тротуара, пишу Пампкин, что скучаю. Она отвечает почти сразу, и мне становится теплее на душе. Эти несколько слов — щит перед бурей, которая вот-вот начнётся.

Внутри ресторана родители уже ждут нас у барной стойки. Полдень, но у каждого в руках — коктейль. Типично. Я прикусываю язык, когда мать встречает нас натянутой улыбкой. Мы подходим. Объятий, как и всегда, никто не предлагает.

— Мальчики, — говорит она и чокается бокалом с воздухом. — Что будете пить?

Мы оба отказываемся. Отец молчит, не отрываясь от своего стакана. Мы следуем за ними в зал. Я замечаю, как напряжён Фрост, и замедляю шаг.

— Мне кажется, Пампкин может быть беременна после вчерашнего. А если это близнецы? — шепчу я ему.

Он впервые за всё утро улыбается — мимолётно, но искренне. Это всё, что я хотел — дать ему хоть крупицу надежды, что-то, за что можно зацепиться, чтобы забыть об этом фарсе.

— Da? — спрашивает он.

Я киваю. Он сжимает губы, делает знак «вперёд». Идём дальше.

Мы садимся, официант приносит меню и принимает заказы. Родители берут по ещё одному коктейлю. Отец впервые поднимает на нас глаза:

— Хорошо выглядите.

В его голосе — слабое эхо прежней строгости, но язык ещё не заплетается. Значит, не так давно начали пить.

Пампкин снова пишет. «Ты придёшь на День благодарения?» — Конечно. Потом — «У нас эксклюзив?» — Я едва не пишу: «Разве след моего члена в тебе — не доказательство?», но вместо этого отвечаю: «Я убью любого, кто дышит тем же воздухом, что и ты».

Официант возвращается с водой. Я пью, чтобы унять мысли — о ней, о нас, об этом доме боли.

Мы делаем заказ, я выбираю первое попавшееся блюдо — есть не собираюсь. Пытаюсь поддерживать светскую беседу, но всё это — пустой фарс. Мать болтает о своих богатых друзьях и их успехах, о вечеринках, где всё сверкает, кроме правды. Это их мир. Не наш.

— Ради чего ты нас вызвала? — спрашиваю, когда больше невозможно тянуть.

— Ты так торопишься уйти? — Она картинно обижается. — Я просто хотела, чтобы вы вели себя прилично.

— И ты сказала, что мы тебе что-то должны, — вставляет Фрост.

Мать опускает взгляд, губы дрожат. Играет на эмоциях. Привычно.

— Я думала... мы могли бы быть семьёй.

Я чувствую, как во мне поднимается раздражение, но вместе с ним и вина. Мы ушли — оставили её с ним. Но она не была жертвой. Она тоже позволила всему этому быть.

— И как ты представляешь себе это «семейство»? — стараюсь говорить спокойно.

— У неё есть кто-то для нас, — вдруг вмешивается отец.

Мы с Фростом смотрим на него, будто он заговорил на незнакомом языке.

— Что за чёрт? — Фрост переходит на русский.

— Я нашла женщину, которая готова выйти за вас обоих, — добавляет мать, делая глоток, как будто говорит о покупке машины.

Фрост встает.

— Всё. Мы закончили. — Он бросает салфетку и выходит.

Я смотрю на родителей.

— Он прав. Разговор окончен.

Я тоже поднимаюсь. Мать стучит по столу — посуда звенит.

— У вас нет ни капли уважения!

Я почти наклоняюсь через стол, чтобы сказать всё, что думаю... но вспоминаю Пампкин. Она поступила бы иначе. Проявила бы терпение. Я учусь у неё.

— Кровь — больше не аргумент. — Я достаю бумажник, выкладываю купюры. — Эту сцену следовало закончить давно.

— Миллер... — Отец пытается что-то сказать, но я замираю взглядом.

— Вы унижаете нас, а потом хотите покорности? — Я качаю головой. — Вы не заслужили ни нашего присутствия, ни нашей любви.

— Неблагодарные, — шипит мать.

— Возможно. Но я останусь неблагодарным. И больше никогда с вами не заговорю.

Я разворачиваюсь и ухожу, как раз когда приносят еду. Выйдя на улицу, вижу, что Фрост и моя машина исчезли. Он ушёл, не дождавшись. Вот уж спасибо, братец.

— Миллер! — Я оборачиваюсь. Чел спешит ко мне.

Прежде чем я успеваю что-то сказать, она обнимает меня и хватается за лицо. Я резко отстраняюсь.

— Чел, — говорю. Оглядываюсь — вдруг Фрост где-то рядом.

— Твоя мама сказала, что мы встретимся здесь. Я думала, ты будешь ждать внутри. Извини за опоздание — парковку искала.

Пазл складывается. Вот она — «невеста на двоих». Мне становится физически дурно. Мы, значит, настолько ничтожны, что родители хотят всучить нам одну женщину на двоих?

— Она внутри, — говорю холодно и звоню водителю. Уайатт уже в пути. Благодарю судьбу за его предусмотрительность.

— Ты идёшь?

— Нет. — Отвожу её руку, прежде чем она коснётся меня. — Nyet. — Повторяю уже по-русски и ухожу.

Мне больше ничего не нужно, кроме одного — обнять Пампкин. Ведь когда она меня обнимает — весь мир становится лучше.

Глава 15

Пампкин

Куки уверенно катит тележку по проходу супермаркета, а я, изо всех сил стараясь отвлечься от недавних событий, шаг за шагом следую за ней. Я доверяю Миллеру — верю, что правда ещё будет сказана, и потому просто жду.

Мы готовимся к ужину. Миллер придёт. С братом. Я хочу, чтобы еды было достаточно. И чтобы всё было идеально. Мысли о нём вызывают у меня трепет. Он говорил, что занят семейными делами, и, как бы ни хотелось мне быть рядом, я понимаю: семья — это важно. Поэтому я просто улыбнулась и сказала: «Увидимся позже».

Но сердце моё неспокойно. А вдруг он всё же выберет ужин с семьёй вместо нас? Это, наверное, эгоизм — желать, чтобы он провёл День благодарения со мной. Но я тоже не откажусь от своей семьи. Я просто надеялась, что в этом году он станет её частью.

Иногда я ловлю себя на мысли: а почему он не пригласил меня с собой? Глупо. Мы едва знакомы. И всё же — я позвала его к себе. Наша связь так глубока, что временами мне кажется, будто мы знакомы целую вечность.

Мама сначала посмеялась над моей идеей купить больше еды, но потом, конечно, уступила. Она знает меня. Я бы не могла спокойно сидеть, если бы сомневалась — хватит ли угощения.

Я бросаю взгляд через плечо — и замечаю мужчину. Того самого, которого уже видела раньше. Неужели я становлюсь параноичкой? Или действительно кто-то следит за мной? Скорее всего, я просто напридумывала. С какой стати кому-то за мной следить?

— Думаю, ты права — еды точно должно быть побольше. Твой мужчина — большой парень, — смеётся Куки и подмигивает. — Он везде такой большой?