Смертельно прекрасна - Эшли Дьюал

— Вы понимаете, о чем я.

— Люди много говорят, Ари. Но кто сказал, что им стоит верить? Это давнее дело, и к нам оно никакого отношения не имеет.

— Что за дело?

— Ну, ты и сама догадываешься, — отвечает тетя Мэри, облокотившись подбородком о локти. — Рамону считали…, считали ведьмой.

— Ведьмой, — пробуя на вкус, повторяю я и чувствую, как к горлу подпрыгивает ужас.

— Но это, конечно же, слухи, — отмахивается она.

— Хорошие слухи, раз ходят по Астерии уже десятки лет.

— Ну, а о чем еще разглагольствовать помешанным фанатикам? — Мэри сводит брови, и тетя Норин легонько толкает ее в бок. Тут же, Мэри-Линетт протяжно выдыхает. — Я это к тому, что люди в Астерии верующие, а именно верующие чаще всех обсуждают нечисть и прочую несуразицу, связанную с Дьяволом и чертовщиной.

— Но вы в эти россказни не верите, правильно?

— Россказни, — повторяет тетя Норин, кивая, — ты подобрала верное слово, Ариадна.

— Выходит, жители Астерии считали Рамону провидицей?

— Они считали ее ненормальной, издевались и подшучивали за спиной, пока однажды не сбылось то, что она «предвидела», — Мэри сжимает в воздухе два пальца, — кажется, она сказала, что умрет дочь пастыря.

— Да-да, — кивает Норин.

— Ну, так, она и умерла.

— Выходит, Рамона все-таки не обманывала? — Не понимаю я. — Она видела будущее?

— Я тебя умоляю, Ари. Это простое совпадение, а люди повелись. Бабушка ведь наша была своеобразной женщиной.

— Сумасшедшей, — поправляет Мэри и кривит губы, — серьезно, она выдумывала такой бред, что поверить ей могли только дураки. Но люди верили.

— Потому что люди такие и есть — глупые. — Шепчет Норин и поправляет салфетку. У нее в глазах проносится какая-то грусть. — Не стоит обращать внимания. Они никогда и ни на секунду не замолкают. Люди говорят вечно, не думая, что они говорят и зачем.

— Сейчас им хочется обсудить новенькую, которая вдобавок и из семьи Монфор! Вот же повезло! — Возмущается Мэри-Линетт. — Ну, и пусть говорят. Наплюй.

— Я не понимаю, — недоуменно хлопаю ресницами, — прошло столько времени. С чего они на нас взъелись? Рамона Монфор жила здесь пятьдесят лет назад!

Тетя Норин отворачивается, а Мэри-Линетт наоборот придвигается ближе.

— Да просто этот городок настолько скучный, что за полвека здесь ничего больше не случилось. — Она накрывает мои пальцы ладонью и улыбается. — Не переживай.

— Я не переживаю.

— У каждой семьи свои секреты.

Выходит, Рамона Монфор-л'Амори была ненормальной? И удачливой к тому же, раз ее предсказание сбылось. Но, возможно ли, чтобы ее болезнь передавалась по наследству? Может, теперь и я слетаю с катушек? Проклятье, не знаю, что и думать! Тетушки смотрят на меня так спокойно, что аж раздражает, но я чувствую, знаю: они что-то скрывают.

Вот только — зачем?

ГЛАВА 4. ЭКСПЕРИМЕНТ

— Рассмотрите четыре экземпляра растений одного сорта! — Вяло растягивает лысый учитель и со скучающим видом складывает на животе руки. — Опишите фенотип каждого растения, используя таблицу, которую вы видите на доске. Эта лабораторная легкая. Меня не волнует, если вы считаете иначе. Тетради должны быть у меня на столе со звонком.

Отлично. Просто замечательно. Мне всю ночь снилась та девушка, которая вроде бы как попала под машину. Я не могла толком уснуть. И опять отрубилась лишь с рассветом.

К тому же тетя Норин целое утро была какой-то рассеянной. Она разбила чашку, мне в глаза даже не смотрела. В се теребила горло свитера, будто бы у нее аллергия, и молчала. Не знаю, что с ней. Хотела найти Мэри-Линетт, чтобы спросить, все ли в порядке? Но она уехала на работу. Тогда-то я и задалась вопросом: а где работает тетя Мэри?

— Что ты принесла? — Спрашивает Мэтт, усевшись напротив на маленький стул.

— Дуб и каштан. — Я сорвала их по дороге, потому что вчера забыла про биологию, но парню об этом знать необязательно. — А ты?

— Рожь и ячмень.

— Неужели тебе действительно интересно этим заниматься?

— Нет, мне действительно хочется поступить в хороший университет.

— Надеешься на стипендию?

— А ты — нет?

Я задумчиво застываю и пожимаю плечами:

— А я об этом даже не думала.

У Мэтта выразительные, темно-синие глаза. Сейчас они смотрят на меня так, словно я проговорила нечто на эсперанто. Он вскидывает брови.

— Ты не собираешься поступать в колледж?

— А это так важно?

— Да. — Неуверенно отвечает он. — Ты же не собираешься всю жизнь торчать здесь.

— Я в Астерии всего два дня, а ты уже меня прогоняешь, — улыбаюсь и придвигаюсь к Мэтту так близко, что вижу рыжеватые крапинки в его обсидиановых глазах.

— Делать здесь нечего.

— Говоришь так, будто ненавидишь это место.

— Возможно. — Парень пожимает плечами и отстраняется.

Он наклоняется над своей тетрадкой и начинает чертить таблицу, уверенно придавив пальцами линейку. На его лбу образуется складка, кода он вырисовывает линии. Никогда не видела, чтобы кто-то так ответственно и серьезно подходил к биологии.

— Почему?

— Что?

— Почему ты не любишь этот город? — Я облокачиваюсь о стол и с интересом смотрю на парня. Он поворачивает на меня голову и криво улыбается.

— «Религиозная дыра», забыла?

— Так дело в церквях.

— В их огромном количестве, — исправляет он и вновь на меня смотрит. Мне нравится с ним общаться, и я вдруг пугаюсь, что в какой-то момент мне понравится биология. Черт, это как-то неправильно. Нужно взять себя в руки.

— Причина только в этом?

— Нет. Естественно, причин много, Ари.

— Ну, расскажи. Я, может, тоже захочу убежать.

— Это сложно, — Мэтт протяжно выдыхает и откладывает карандаш, — город настолько маленький, что все здесь знают друг друга в лицо. Однако это не мешает никому пускать сплетни, говорить чушь и собираться на площади каждое воскресение, чтобы восхвалить Бога за его милосердие. Я смотрю на это с некой долей скептицизма и отношусь к тем, кто не видит ничего классного в разбавлении чтения псалмов на православных уроках еще и хождением в святую святых.

— Тебя это не на шутку волнует.

— Хочу сменить обстановку. Уехать куда-нибудь. Вот, ты откуда?

— Из Северной Дакоты.

— И почему ты уехала?

Рассеянно роняю ручку и вовремя придавливаю ее ладонью до того, как она валится на пол. Мэтт ждет, а у меня горло наваливается кирпичами.

— Там холодно. — Неожиданно шепчу я, поправив волосы. — И мало солнца.

— Холодно и мало солнца? — Недоверчиво переспрашивает он.